Привратник 'Бездны'
Шрифт:
Прервать самостоятельно свои взаправдашние, ставшие обременительными для здоровья, приключения у меня никак не получалось. А если я не сплю, если...
... И тут обнаруживаю, что вместо огнедышащего волнующегося лона Нюры, я употребляю совсем иное, совсем нечеловеческое существо, - эти извивающееся лохматые телеса отвратительно искусственные, - это чей-то парик, скорее всего дамский, желтушно-нейлоновый безвкусный, и, разумеется - чужестранный...
Внутри этого чрезвычайного кучерявого скабрезного скальпа прельстительно скользкая расщелина, которая мгновение спустя уже не либидная чавкающая
И вот я уже жутко качусь, все активнее убыстряя гибельное падение в самое настоящее ощерившееся безнадежное ущелье, в пропастной глубине которого, агатовою пеной вскипая, вьется живуче гремучая речушка, дна которой разглядеть не возможно, потому как воды ее неключевые бесконечно селево-мутны и неплодоносны...
– ... Милкин! А нукта кончай храпеть. Ишь соловушкой залился! Эдак и подавися воздушком-то. А, милкин? Слышь, бабку-то?
Еще не разодравши всполошенных щелей-глаз, соображаю в минутном тяжком замешательстве, отслеживая тук сердца не только левой стороной загрудины, а всей утяжелено кадушечной башкою...
...Ну вот, вроде и выбрался живой-невредимый...
В первую очередь мои очнувшиеся глаза, с болезненной жадностью обшаривая окружающее, обнаружили в палатных высях навязчиво родимый матовый шар-светильник, на этот раз излучающий мертвяще синюшный бестеневой свет...
– Опять я здесь... А это... Эта, Нюра, она что... Она уже ушла? заворочались в моем горле слова, точно потревоженные (кем-то бесцеремонным) неомоченные камешки по дну пересохшего ребристого русла.
– Милкин! Нюрка-то твоя давнешеньки ушедши. Как вот бульонцем тебя, напоивши, так сразу. А ей тутока нельзя без толку-то. Потому как в ранге мыши серенькой, и нишкни. А ты молодцом! Без шпринцов скорехонько и уснул, ровно младенец. И я, сердешная, тутока прикорнула. А мне этого наотрез запрещатся! Ты, милкин, помалкивай про меня-то!
– Можно и сейчас повторить... запить гадость... Булыжники в горле... Странный сон, и...
– Так и хорошо, милкин! Теперича вместе с бульонцем и чайком побалуися. А как жа! Ишь и сны-те выглядывашь, а это знак поправления. Всешки не шутка кишечки ремонтировать, милкин!
– Кишки мои... Их чинили, да?
– Чинили, чинили, милкин! Все починили. Все дырешечки заштопавши, как следоват, а чтоб сок нужнецкий в живот не затекал. Все вытерпел, как подобат мужчинке-вояке, милкин.
– Что, не одна дырка? Откуда их?.. Дырки!
– Весь как есть, протыкан был, милкин. Страсть! А выжил, а потому что у нас дохтура первейшие! Любого с того свету вытягнут, милкин.
– Хорошо бы курнуть разок... Совсем тошно внутри... И вообще зачем тут... Выжил и кому надо...
– А ты погляди, погляди, и ужинец волокут, милкину! А ты погляди на офицанку! Какова девка, а, милкин! Одна статней другой! А чтоб глаз радовался, да, милкин.
Мои прозревшие от странных сновидческих вояжей глаза еще до восклицания моей болтливой сиделицы успели запечатлеть очередную "статную офицанку".
Бабуля не льстила обслуживающему персоналу, -
Предпочитающим природное, не принимающим всяческих внешних накладных красот-макияжей, - к вашим услугам неброская аскетичная симпатичность Нюры...
И вдруг в дверях - одушевленное виртуальное видение - иссини броская брюнетка с мальчишеской стрижкой, нарочно по моде залихватски взлохмаченной, взъерошенной, - и эти вороненые живые перья выгодно оттеняли матовые ланиты, лоб, шею, пренебрежительно игнорируя синюшный мертвецкий рассеивающий плафон, которому видимо, полагалось придавать всем присутствующим человеческим чертам ритуальные, анатомические тени-мазки...
И в момент столбнячного любования новой пришелицы, как бы подслушав мои недоуменные мысли насчет похоронного освещения, вокруг меня, вернее внутри кубического палатного пространства залучился несказанно чистый невидимый источник, совершенно не дающий резких отбросов-теней...
Я почти не обманулся в своем первоначальном очарованном пригляде: новопришелица, будоража и провоцируя своей антиприродной внечеловеческой внешностью, вряд ли бы сумела по настоящему возжечь и расшевелить моего коллегу - какого-нибудь реанимационного полумертвеца, будь у последнего на изготовке любознательные мужицкие очи...
При цельном ярком освещении - теплая подсинено матовая кожа превратилась в золотистый атласный китайский шелк, на котором совершенно отсутствовали какие-либо кожные погрешности: родинки, морщинки, поры, видение было двусмысленным и шокирующим, - можно было заподозрить искусно сотворенную муляжную электронную подставу-куклу...
И вновь потянуло меня в предсонную спасительную прострацию...С зевотной готовностью я зауверял себя: по всей видимости, господин еще изволит сладко почивать, и хорошо бы, наконец, пробудиться где-нибудь в родимом холостяцком углу, в любимой одиночной постели...
И вообще, всяческие послепробудные кошмары мне уже стали приедаться, - хотелось незамутненного обывательского покоя.
Хотелось обыкновенной гражданской досаждающей скуки-мороки...
И открыв вновь глаза, удостоверившись, что муляжное безмимическое видение не растворилось, не аннигилировалось, - напротив, чудодейственно пригожая физиономия брюнетистой пришелицы-марионетки выражала терпеливую покорность и профессиональную доброжелательность продавца супермаркета: мол, я вся к вашим милостивым услугам, только мигните и прикажите, исполню все в наилучшем виде...
– Раздевайся... И это, чтоб... Это... И - сюда... Залазь... Будем, это... Играть...
Поиграться в привычные полноценные плотские игрища, к моему сожалению не удалось. Ну, какие такие плотские подвиги можно ожидать от истинного природного полутрупа, - то есть, от меня, разумеется?
Так, некоторое машинальное поползновение полудохлого приморенного воздержанием червяка, которого вполне по-женски мастерски нанизали на крючок, - а благородный выползень, сосредоточенно сопя, чем-то там вяловатым пошевелился, подвигался, и - благополучно зачах в болезненно потной истоме...