Привратник 'Бездны'
Шрифт:
– Вот еще! Зачем это? Господи, вы сумасшедший никак...
– Если бы, уважаемый! Если бы этакую благодать - сошествие из разума! Это ж, какое милосердие в моем положении. Это ж истинное освобождение!
Укрывая свои руки за спиной, я несколько раздраженно рассматривал это вполне еще человеческое подобие, с которым далее общаться мне не доставало ни удовольствия эстетического, ни сил нюхательных. Застарелый шокирующий бомжовский букет ароматов, беспардонной волной грозил затопить мою прихожую...
– Позвольте уточнить. Зачем мне это? И знаете, братец, я занят.
Убедившись в моей непреклонности
– Бога ради, простите великодушно! Се бойкая вещица самая натуральная моя собственность. Единственная ныне, долго хранимая. В тайничке, надлежаще оборудованном. В промасленной тряпице, чтоб злодейку ржавую отвезть. А как же, уважаемый! Мне срок подходит... Уйду к Богу нашему, уйду на милость Его... А вещица добротная, знатная. Крови на ней не числится безвинной. С той лютой Гражданской бойни и завещана мне. И прошу, уважаемый, ничтожную копейку за вещицу. Если можно, ни здесь, не на порожке...
– Именное оружие? Откуда оно у вас?
– Отнюдь, уважаемый! Отнюдь не мое - батюшкино. В добровольцах ходил... А судьба-матушка к Буденному прибила. История, драма... Завещана мне, а я вот... А вдруг спонадобится доброй душе... И прошу-то ничтожную копейку.
Не знаю, почему, но я позволил уговорить себя этому взятому тленом времени пахучему филантропу, и за сто двадцать один рубль (именно эту странную сумму владелец "бойкой вещицы" сразу же обговорил, попав в мою прихожую, пока я с деланным равнодушием и бесстрастностью крутил в руках увесистое дореволюционное оружие), - я заполучил в свою собственность револьвер, снисходительно выслушав скороговорчатые разъяснения как пользоваться сим убийственным приспособлением.
Странный посетитель, со странной деликатностью вторгшийся ко мне домой среди белого дня, оставивши после себя чрезвычайно непереносимое пряное воспоминание, оставивши и сугубо вещественное доказательство своего доподлинного странничества, способное (будучи примененное вовремя) переломить ход мрачных, явственно безнадежных, безрадостных (для унижаемого хозяина) событий, вторгшихся нынче, совершенно по злодейскому сценарию, с явно разбойничьими намерениями, подразумевающими душепогубительную акцию в финале...
Подобное измышлено витиеватое словесное кружево, аляповато связанное моими, окончательно прозревшими извилинами, разумеется, это от давнишней идиотской привычки - показывать пошлую действительность в утрированном освещении, цвете, запахах...
... И мертвый чужеродный запах мочи, бесконечно льющейся, неутомимой, издевательски полновесной...
Похоже, что я предчувствовал эту самую черную минуту моей вполне рутинной, вполне прозябательной, вполне регламентированной жизни.
Мои пополуночные истязатели, по всей видимости, не обладали даром подобных предчувствований, потому как, исторгнувши последнюю, утерявшую упругость и напористость, мочевую струю на мои слабо подергивающиеся ноги, "мальчик" благодушным тоном предложил молчаливо созерцающему старшему коллеге наведаться на мою кухню, и пошарить там, в холодильнике, чтоб подкрепиться для изнурительной дальнейшей тяжбы по выколачиванию положительного ответа у "обосанного Вована".
– Мальчик, чем это почки твои загружены?
– Коктейль! Клевый коктейль, а не ссака! Ишь, шевелится, пидер. Слизывает мой коктейльчик-саке. Сранье - оно и в Африке... Впитываешь, Вован? Ты че затих? Ты че, мумло, обиделся? Дура! Ссакой лечатся, пидер! Даже спасибочки не говорит, сука.
– Как вы там, господин Типичнев, не перелечились? Я прекрасно понимаю вашу девичью обидчивость. Вы, вынуждаете действовать не этично. Я осведомлялся - вы не мазохист. Терпеть всяческие боли вам не нужно. Я даю вам пять минут. Целых пять минут форы... И запомни, интеллигентишка - ты опарыш, обыкновенный, навозный. Из навоза вылез волею случая. И туда же войдешь. Запомни, Вольдемар, - в навозной жиже доживать будешь. Живьем вложим в жижу. Заживешь с опарышами душа в душу. Вот так вот. Советую пять минут использовать с пользой. Извините, потревожим вашу снедь. Боюсь, она вам больше не понадобится. Хотя, как знать. Как знать. Вашего брата идейного интеллигента порою трудно постичь. Вставать не рекомендую. Иначе мальчик перебьет вам коленные мениски. Мальчик на эти фокусы мастак.
– Вован, ты думать начинай! Прикинь, разбор будет по четвертой степени... Как по науке! Помнишь в книжках, в кино о гестапо, о Мюллере? Я, Вован, - я красивше изображу!
4. "Разбор"
До последней секунды не верил чуду: меня оставят одного.
С совершенно наглой уверенностью меня, точно швырнули в долгожданное одиночество, снисходительно указав срок его - пять минут...
Пять минут странной ирреальной свободы, по прошествии которых я должен (обязан!) выбрать...
Но я же преотлично знал ситуацию: у меня не было выбора. Никакой, так сказать, альтернативы не существовало в природе. Оставалось единственное перехватить инициативу у ночных доброжелателей...
А если еще упрощеннее: расстрелять подонков...
Приговорить доморощенных визитеров-гестаповцев к смертной казни, и...
И что потом?
Потом, милиция, допросы, следственные эксперименты...
И, разумеется, переполненное, вонючее, чахоточное, ужасное, давящее микропространство тюремного общежития...
Бесстрастная камера СИЗО, "Матросская тишина"...
И все равно - это не выход. Потому что...
Потому что я обязан выяснить (сам, без посредников) кто эти люди? Почему именно я понадобился? И вымогательство долларов, лишь вуалированние истинной цели, которая известна "культурному" садисту...
Нет, откуда?! Ему нужна другая, обыкновенная, бандитская информация: каким образом проникнуть в банковское хранилище, подобраться к стальным пеналам-ячейкам: личным малогабаритным сейфам наших милых трудоголиков-миллионеров...
Но ведь подобное предприятие - полнейший бред!
Даже, если фантазировать несбыточное, - для успешного проникновения внутрь бункера "Ц" потребуется, по меньшей мере, взвод спецназа, оснащенного спецвооружением, взрывчаткой, вертолетами...
Освоившись в позе контуженного коричневого сожителя (среднеупитанные, деловитые представители прусачьего народа запросто и мирно существовали со мною и Фараоном, отвоевав себе территорию - кухонную - и время моциона ночное), доблестно униженного, духовно ущемленного, едва не прибитого, чуть шевелящегося, - я пережидал томительную неверящую паузу.