Привычка выживать

alexsik

Незваный гость скованно кивает. Никто из них не произносит тоста, делают по глотку, молча, и тишина давящая, невыносимая. С улицы не доносится никаких посторонних звуков; когда Пит ставит пустой бокал на столик, от звона вздрагивают даже стены. Стены – но не Эффи Бряк. Эффи Бряк, сидящая напротив с идеально ровной спиной, в своем несуразном ярком платье, открывающем стройные ноги, идеально накрашенная даже без помощи группы стилистов, в золотом парике, такая привычная Эффи Бряк, при взгляде на которую хочется умереть.

– Ты уже устроился в Капитолии,

Пит? – спрашивает она совершенно спокойным голосом, будто ведет светскую беседу.

– Я как раз хотел тебя попросить, - выдавливает он с трудом. – Попросить о помощи. Если ты, конечно, свободна.

Он представляет ее сидящей в этой же позе на диване до своего прихода. Идеально накрашена. Идеально уложена. В ярком платье, одном из тех платьев, к которым она привыкла и без которых уже не может. Вокруг нее невыносимая, давящая тишина. В ней – какая-то сломанная пустота, она ко всему безучастна, и все равнодушно к ней, будто она лишь посторонняя гостья, которая не может вернуться назад, в привычную жизнь, потому что привычная жизнь сгорела, и которая не может двигаться вперед, потому что ей просто незачем двигаться. Она может лишь так красиво сидеть на диване; красивая кукла, внутри которой ничего больше нет.

– О помощи, - повторяет Эффи безвольно, будто пытается вспомнить, что это за слово и в каком значении его употребляют. – Конечно, я могу помочь, - заявляет спокойно. Выражение ее лица не меняется. Разве что ресницы чуть дрожат. – Чем?

– Мне и моей подруге, - Пит почти не мнется, называет Джоанну своего подругой, но мысленно представляя, как «подруга» высмеет его, если вдруг узнает о своем новом статусе, - нужна квартира. Можно не в центре. Пусть будет маленькой и светлой. Я вообще не знаю, как можно обустроиться в Капитолии.

Он улыбается, неуклюже ерошит волосы. Он хочет понравиться этой женщине. Он хочет, чтобы она вспомнила о том, что он что-то значил для нее когда-то давно. Чтобы она вспомнила, как разрывалось ее сердце, когда она в последний раз отправляла его и Китнисс на Арену Квартальной Бойни. Тогда ее сердце билось, тогда она была яркой, несуразной, невыносимой, но живой.

Эффи поднимает руки, будто желая схватиться за Пита, но замирает, с недоумением рассматривая свой идеальный маникюр.

– Ты решил остаться в Капитолии, да? – в голосе ее проскальзывает какое-то недоумение. – Этот город знал лучшие времена, не так ли?

Руки у нее пусть и не дрожат, но они должны быть ледяными. Она вся будто ледяная – такая, какой никогда не была. Раньше, на Жатвах, на которых не звучало имя Пита Мелларка, она казалась смешной, слишком, на показ, раздражающе оптимистичной.

– Я хочу опять начать рисовать, - внезапно говорит Пит, не ответив на ее вопрос; весь разговор этот буквально выводит его из себя. Разговоры о погоде, о памятных местах столицы – разве для этого он сюда пришел? Разве он пришел сюда, чтобы попросить о помощи ее?

Эффи наклоняет голову. В прежние времена, когда она была живой, золотой парик обязательно сполз бы. Или случилась бы какая-нибудь другая неприятная

оплошность, которая делала бы ее обычным человеком, пусть и склонным гнаться за недостижимым идеалом. Сейчас не происходит ничего.

– Я постараюсь, чтобы одна комната была очень светлой. В городе сейчас сложно найти квартиру на верхнем этаже, но так как многие хозяева бежали или мертвы, - губа ее чуть подрагивает, - не думаю, что это будет совсем невозможно.

– Да, Эффи, спасибо, - безнадежно благодарит ее Пит и собирается уходить.

– Надеюсь, ты больше не будешь рисовать Арену, - внезапно говорит Эффи.

Конечно, нет. Сейчас совсем свежие раны нанесены революцией.

– Разве тебе не нравилось? – предпринимает еще одну попытку воззвать к Эффи Пит.

– Слишком правдоподобно. Лучше будут распродаваться тигровые лилии, - чеканит Бряк. – Хотя, конечно, ты не собираешься их продавать, так?

Пит качает головой.

– Я пока не думал об этом. Пока Капитолий оплачивает все мои расходы, - замирает, внезапно пришедшая мысль в голову совсем не кажется ему приятной. – Тебе нужны деньги, Эффи?

Та качает головой.

– Нет, Пит. Спасибо. Плутарх Хевенсби оплачивает эту квартиру и почти все мои расходы. Еще он помогает мне с работой. Ее не очень много, я, так сказать, специалист очень узкого профиля, - странная улыбка трогает ее губы. Глаза Эффи опускает, руки ее сжаты в кулаки на коленях. – Мне кажется, - говорит чуть тише, - он сделает меня своим доверенным лицом, потому что я чрезвычайно назойлива и пунктуальна. Впрочем, - поправляет прядь волос, - это могут быть только мои предположения.

Неприятный осадок остается от этой короткой исповеди. Питу совсем не нравится то, как Эффи произносит имя своего спонсора, как и не нравятся сжатые в кулаки руки. Ему хватает легкомыслия только на один вопрос.

– Ты ведь помнишь, Эффи, мы одна команда. И дело даже не в золотых украшениях.

Она не плачет. Просто одна слеза сползает по ее щеке за другой.

– Ты очень добр, Пит, - говорит Эффи с прежней, нет, с еще большей отстраненностью.
– Я рада, что они не сделали из тебя капитолийского переродка. Я очень этого боялась.

Забавно, но она – единственный человек, который общается с ним так, будто не было вообще никакого охмора. Она не видела его под препаратами, не видела его сразу после пыток. Вероятно, она не видела даже его интервью из Капитолия в самый разгар восстания. И почему-то рядом с ней он чувствует себя прежним. И то, что она сама уже не является собой, то, что она безвозвратно сломана теми ужасами, которых не видит в нем, безмерно выводит его из себя.

Она не заслужила. Кем бы она ни была – капитолийской выскочкой или бездушной куклой, - она не заслужила жить в этой пустой квартире, надевать платья, в которых гуляла прежде, и делать это все не для себя. Ей самой весь этот маскарад уже не нужен, ей не нужно ничего. Быть может, она жалеет о том, что ее вытащили из той тюрьмы. Быть может, она завидует поступку печально известной Китнисс Эвердин.