Привычка выживать
Шрифт:
Слов ей не хватает, и она наносит удар, распаляясь от того, что не получает удара в ответ. Пит сперва уклоняется, потом, оглохнув от очередного удара, перехватывает ее руки, теряет равновесие, и вместе с ней падает, больно ударяясь о спинку кровати.
– Проживи она хоть тысячи жизни, она не стала бы достойной тебя, - смеется Джоанна Мейсон с лихорадочно блестящими глазами, с тонкой струей крови из прокушенной губы. Невесомая, зажатая в тисках его рук, она нависает над ним, и кажется такой жалкой, такой незащищенной, такой похожей на ту, другую, темноволосую и медленно тлеющую после
Они совсем разные, - отстраненно думает Пит, рассматривая лицо своей соседки так пристально, будто видит в первый раз. Они такие разные, и целуя Джоанну, он не вспоминает, что чувствовал, целуя Китнисс, хотя в этом забытье может виноват охмор. Мейсон отстраняется, и с еще большой злостью заявляет, что не считает себя настолько сумасшедшей, чтобы учить всему с нуля какого-то малолетку. Следующий поцелуй кажется даже более жестоким, и все вокруг них резко перестает играть значение, потому что у них есть только они сами – больные, сломанные люди с искалеченными душами, которые, если и могут помочь друг другу, так только этим болезненным, пугающим обоих, чувством наслаждения.
Они настолько поглощены друг другом, что мертвым призракам вокруг них остается только выжидать другого, более подходящего момента, чтобы вновь мучить их, и ночь за окном становится чуть светлее, чем была до этого.
========== ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ, в которой начинаются неприятности ==========
Питу не снится кошмар. С трудом он открывает глаза, и мир предстает перед ним искаженным, подернутым какой-то белесой поволокой. Голова раскалывается, слишком много ярких и серых картинок вдруг вспыхивают и гаснут. Следом все видимое пространство становится ослепительно белым. Пит пытается пошевелиться, но обнаруживает широкие ремни, которыми он крепко пристегнут к кровати.
Президент Сноу, в привычном костюме и с неизменной белой розой в петлице, чуть наклоняет голову.
– Я рад, что ты выжил, мой мальчик.
Сквозь зубы Пит буркает что-то в ответ, и Джоанна ногой спихивает его с кровати, бурча, что не готова просыпаться так рано. Пытаясь прийти в себя после удара о пол, Пит вертит головой по сторонам, ища то ли Президента, то ли широкие ремни, только что сильно стискивающие ребра, но, к счастью, не находит ни того, ни другого. На самом деле, после такого странного пробуждения впору подойти к зеркалу и спросить, а не сошел ли я с ума, но Пит так не поступает. Пит идет на кухню готовить ненасытной во всех отношения Джоанне Мейсон завтрак.
Растрепанная после сна, разнеженная хорошей ночью Джоанна больше не лезет к своему соседу с кулаками или острыми предметами. Нежности от нее, конечно, тоже не приходится ждать, да Пит и не собирается. Рядом с ней не хочется быть нежным, и утренний поцелуй их превращается в очередное горизонтальное безумие, и завтрак остывает на плите невостребованным.
– Больше не ставь на стол варенье, - просит Мейсон со смехом.
Теперь ее волосы липкие и пахнут земляникой.
– Надеюсь, проблем с душем больше не возникнет?
Проблем с душем не возникает.
…
На улицу они выбираются только под вечер, абсолютно счастливые и полные жизни. Идут на какой-то странный фильм, в капитолийском
– Ты с самого начала хотел меня, - подначивает Мейсон, когда они выбираются на смотровую площадку, одну из немногих уцелевших, и смотрят на город, только начинающий свое тяжелое восстановление, но уже по-прежнему прекрасный.
Пит даже спорить не собирается, зная, насколько это бесполезное занятие.
– О, ты впечатлила меня еще в лифте, - отвечает он, и они опять смеются, и будто не было ни пыток, ни Квартальной бойни, ни смертей, полностью перечеркнувших для них двоих любое понятие нормальной жизни.
Они выпивают в баре и гуляют до самого рассвета, что бы прийти домой, но не лечь спасть. И усталость приятная, расслабляющая, и жизнь будто перестает казаться такой серой, напичканной таблетками и уколами, и темные воспоминания как-то незаметно уходят в сторону. Они танцуют, дышат, бесятся, как малые дети, и их не волнует совершенно ничего из того, что происходит вокруг, хотя происходящее активно вторгается в их жизнь, слишком далекую от совершенства.
Пит рисует. Карандашами, красками, иногда маслом. Джоанна каждый вечер висит на телефоне, созваниваясь с доктором Аврелием, как он и просил. Конечно, им установили самый неудобный, самый старый телефонный аппарат, с кнопками и длинным телефонным проводом. Конечно, Джоанна, разговаривая, не может сидеть на одном месте, и бродит между тысячей дверей этой квартиры. А после от злости едва не разрезает запутавшийся между дверьми провод и с возмущением отдает трубку Питу, умудрившись залезть в масло и пальцами, и телефонной трубкой.
Аврелий на том конце провода поразительно спокоен.
– Ты расскажешь мне, как она себя на самом деле чувствует? – интересуется довольно строго.
Пит смотрит на Джоанну, которая бьется в истерике на полу. Буквально только что были испачканы маслом только ее пальцы, но прошло слишком много времени – и в масле вся она сама, все стены, к которым она успела прикоснуться, и даже пол.
– Лучше, чем я ожидал, - признается Пит. – А почему вы спрашиваете это у меня?
Доктора, похоже, веселит этот вопрос.
– У нее я спросил, как себя чувствуешь ты. Джоанна ответила, что тебя не следовало выпускать из больницы, потому что ты – психически нестабильный тип, и, если я пришлю сейчас же отряд военных со шприцами в руках, она даже откроет им дверь. И напоит их чаем. И даже помашет тебе рукой, трогательно стоя у подъезда, - Пит качает головой. Джоанна уже просто лежит на спине, и смотрит на свои руки. У нее не очень хороший взгляд; будто пальцы ее выпачканы не маслом, а кровью, и Пит на секунду прикрывает глаза, вспоминая, что все они слишком больны, чтобы просто так выздороветь. – В тот раз я ей отказал, - продолжает между тем доктор. – Или следует поступить так, как она советует?