Приют героев
Шрифт:
– В таком случае я желаю переговорить с вами наедине.
– Сударь, мы спешим, и не станем делать привал.
– Немедленно! Это вопрос жизни и смерти!
– Да говори, как есть, тут все свои!
Предложение рыжего Рене проигнорировал.
– Это важно, ваша светлость! – у горбуна дергалось левое веко. – Пока не поздно…
Барон колебался. Случайный попутчик с самого утра был взволнован и теперь, кажется, решился облегчить душу. Чем? Чистосердечным признанием? А если откровения «зубаря» яйца ломаного не стоят? Конрад втайне отметил, что сокрушаться по Генриэтте
Как там она, в Чурихе? – молчит, а могла бы дать весточку…
– Ваша светлость!..
– Вот же банный клещ! Впился в задницу и грызет… – донеслось из недр фургона ворчание Аглаи Вертенны. – Вы б потолковали с ним, а? Ежели чухню наплетет, так и в глаз можно… все развлечение…
– Нам не следует задерживаться, сударыня.
– И не надо. Пущай возьмет у вороны плащ со шляпой…
– У кого возьмет?
– У сударя Тирулеги! Переоденется, на коня пересядет – родная мать не узнает. Мелите языками хоть до завтра! Лишь бы я вас, оглоедов, не слышала…
«Мог бы и сам додуматься, – досадовал Конрад, пришпоривая кобылу. – Переодевания и конспирация – это по вашей части, господин обер-квизитор! Утерла вам нос старуха. Стыдитесь! А горбун умеет быть убедительным. Надеюсь, разговор стоит всех этих ухищрений.»
Ловец снуллей согласился без уговоров: видно, уже жалел, что поехал верхом, и не возражал проделать часть пути в фургоне. Наблюдая, как Кош придерживает мохноногих лошадок, барон запоздало удивился: рыжий прекрасно управлялся с битюжками, и те отвечали ему любовью. А ведь лошади боятся оборотней! Это общеизвестно. Конечно, со временем их можно приучить, но чтоб вот так, сразу…
Переодевание заняло не более пяти минут.
Вскоре из фургона выбрался Рене в балахоне и шляпе энитимура, с шорами на голове, вскарабкался на вороного жеребца – и фон Шмуц жестом пригласил его отъехать вперед шагов на тридцать. Мимоходом обернувшись, Конрад обнаружил, что Аглая Ветренна не спит в фургоне, как обещала, а устроилась на козлах рядом с хомолюпусом. Руки вредной старухи, как всегда, находились в непрестанном движении. Правая ловко вертела странную штуку, похожую на веретено, а левая ладонь жила отдельной жизнью, сжимаясь в кулак и вновь разжимаясь. Вспомнилось ночное: «Бейте его, гадюку!.. он нашу кобылку воровал!..»
Барон с радостью, недостойной дворянина и кавалера, понял: в случае чего, веретено без промаха полетит в затылок пульпидора.
– Итак, что вы хотели мне сообщить?
– Граница Майората близко, а они, вне сомнений, меня выследили, – Рене нервно облизал губы. Он попытался оглядеться по сторонам, но шоры решительно пресекли эту попытку. Ограниченность зрения ничуть не успокоила Кугута. – Я должен сейчас же передать крепундию представителю Надзора Семерых. Во избежание.
– Передать что?!
– Крепундию!
– Вы говорите о медальоне?
– Да! Да!!!
Маленький отряд двигался по склону холма, и случайному наблюдателю могло бы показаться издали, что горстка муравьев карабкается по срезу увесистой
Анри с удивлением смотрела на вставшего Тэрца. По виду лже-стряпчего можно было заподозрить, что он собирается просить о немедленной эвтаназии.
– Молю о снисхождении, ваше чернокнижие. Но рискну подвергнуть сомнению ваши… э-э… постулаты…
– Смелее, друг мой! – подбодрил его Эфраим. – Помните, вы уже почти член нашей тесной некробщины!.. на жалованье…
– Благодарю за оказанную честь. Я насчет мяса. Вы утверждаете, что мясо ходячий мертвец может взять лишь с позволения… Моего двоюродного дядю Ляшвица прошлой зимой глодал упырь с Ходринского погоста. Ухо отъел, скотина, и полфунта филейных частей. Без соли, правда, но за мясные потери ручаюсь. Так вот, я со всей ответственностью заявляю, что дядя добровольно не давал этому мерзавцу разрешения на употребление в пищу вышеупомянутого мяса. Разве сей факт не противоречит вашим заявлениям?
– Ничуть, голубчик! Ни в коей степени! Вы просто путаете поднятого и вставшего… Чувствуете разницу? Одного поднимают силой, отсюда некий ряд ограничений. Другой встает сам, волей стечения обстоятельств, отсюда иные рамки поведения, иные стимулы…
Гроссмейстер, не стесняясь, вытер жирные руки о халат. Переодеться он и не подумал, явившись из будуара в едальню, как был, в халате и тюбетее, что уже никого не удивляло. Лицо старца пылало от возбуждения: так радуются лишь невинные дети и истинные адепты Высокой Науки, взгромоздясь на любимого конька.
– Вот, смотрите… тем паче, коллеги, это имеет отношение к нашим дальнейшим совместным изысканиям… Вы в курсе тонкой структуры личности? Три источника, три составные части? Три «спутника»?
– Тень, Имя, Сияние? – проявил эрудированность малефик.
Придвинув к себе солонку, перечницу и бутылочку с яблочным уксусом, Фрося возликовал, как если бы нашел сокровенное знание в недрах горы Равенклюхт.
– Именно! Значит, троица «спутников»… – он просыпал чуточку перца на стол и взгромоздил перечницу, вырезанную в виде сжатого кулака, на черный холмик. – Что есть тень, она же «умбра»? Тень есть проекция телесной судьбы объекта на ткань мироздания! Я не слишком сложно выражаюсь, коллеги?
– Ничего, – за всех ответила вигилла. – Мы потерпим.
– Чудненько! Итак, что мы видим в тени личности? А видим мы все этапы существования физического тела объекта, данные нам в совокупности! От рождения до горстки праха в конце… Переходим к следующему спутнику, – на горку белой соли опустился череп-солонка. – Что есть имя, оно же «номен»? Имя есть проекция личностной судьбы объекта на ткань мироздания. Что мы слышим в имени? В его тугих вибрациях мы слышим медные трубы успехов, рев огня неудач, хулу и славу… Ибо «Пипин» в случае булочника вибрирует совсем по-другому, нежели в случае императора. И, наконец, третий спутник: «сияние» или «канденция»!..