Приют Грез
Шрифт:
Фриц схватил лист бумаги, и карандаш размашисто полетел по белому полю.
– Так, - сказал Фриц спустя какое-то время, - движение нам удалось ухватить. Теперь только быстренько зафиксировать саму позу, чтобы завтра мы могли снова в нее встать.
Он взял фотоаппарат, вставил кассету и нажал на спуск.
– Благодарю! Вы свободны.
Элизабет подошла поближе.
– Можно взглянуть?
– Пожалуйста, сделайте одолжение.
– Но ведь покамест еще ничего не видно…
Фриц улыбнулся:
– Так быстро это не делается. Вот тут вы видите предплечье и
Он пододвинул ей кресло.
Головка Элизабет прелестно выделялась на голубом фоне Прежде чем взяться за карандаш, Фриц какое-то время очарованно разглядывал изящные округлости линий. Довольно долго он работал без перерыва. Потом прищурился и начал распределять светотени.
– Вам скучно?
– спросил он.
– Увлекшись работой, я совсем забыл, что должен вас развлекать…
– Нет, не должны, - возразила Элизабет.
– Я вижу, на стене передо мной висит портрет красивого юноши, я поглощена разглядыванием этого лица. В нем столько молодой энергии, дерзости и в то же время так много рефлексии, у рта даже образовались горькие складки. Прекрасный портрет…
– Соответствует оригиналу.
– Он живет где-то поблизости?
– Да, в моей комнате.
– Разве с вами еще кто-то живет?
– Он - мой юный друг и потому живет у меня. Его зовут Эрнст Винтер, теперь он студент Берлинской консерватории.- Очевидно, он очень любит вас.
– Я отвечаю ему взаимностью.
– Но он намного моложе.
– На этом как раз и покоится наша дружба. Он юн, вспыльчив и невоздержан - а иногда и мечтателен, и скептичен, как вы весьма верно подметили. Я же подвел итог своей жизни и стараюсь понять людей, составляющих мой круг общения, чтобы гармонично расширить его. Последствия этого - зрелость и опыт. Так мы взаимно дополняем друг друга. В моей дружбе с ним присутствует нечто вроде отеческого чувства, он нуждается во мне больше, чем я в нем. Однако в любви и дружбе никогда не спрашивают, получишь ли обратно той же монетой. Он у меня не один. У меня бывают еще несколько человек, все люди молодые - и все они мои друзья. Я люблю молодежь и радуюсь, если она готова что-то взять у меня.
– Вы подвели итог своей жизни?
– Это звучит, пожалуй, немного горько, но на самом деле никакой горечи и в помине нет. Я большой жизнелюб. Самоотречение никому не нужно. Более того: я прожил свою жизнь сполна, имел все, что жизнь хотела и могла мне дать. Правда, все пришло и ушло чересчур быстро. Поэтому я и отодвинулся немного раньше других в тень за пределы светового круга. И в этом тоже есть своя прелесть. Актер стал в большей степени зрителем.
– Разве жизнь - это спектакль?
– И да и нет. Тут вряд ли можно доискаться до истины. Наша способность к пониманию похожа на змею, кусающую себя за хвост. Объективного познания не существует. Мы все обречены на вечный бой.
Он показал Элизабет рисунок и медленно убрал на место рисовальные принадлежности. Потом огляделся, ища ее.
Элизабет стояла перед портретом Эрнста Винтера и внимательно его разглядывала.
– Он скоро приедет, - заметил Фриц.
– У него каникулы, которые продлятся несколько недель. И рояль здесь, в мастерской, стоит для него. Эрнст обожает импровизировать. Больше всего я люблю слушать в его исполнении Бетховена и Шопена. Однако пойдемте! В Приюте Грез наступает час красоты: закат солнца.
Немного помедлив, Элизабет быстрыми шагами подошла к Фрицу, сжала обеими руками его руку и сказала:
– Вы очень хороший человек. У вас все так красиво, так непривычно… Никаких будней- сплошное воскресенье. Похоже на летний вечер. При этом у вас есть чувство родины и тяга к миру… Будьте и моим другом.
Фриц был тронут. После уличной пыли и бесцветных людишек он наткнулся на душу, столь же чистую, как синие итальянские озера. Фриц молча взял Элизабет за руку и направился в свой Приют Грез.
Темная мансарда встретила их сказочным предвечерним ароматом роз. Замирая от восторга, они остановились на пороге. Закат усеял последними золотыми отблесками суровое лицо Бетховена, а разноцветные камешки и раковины вспыхнули и засверкали волшебным светом.
На старинной резной полке стояли пестрые чашки, старая посуда и оловянные тарелки. Фриц осторожно вытащил откуда-то три изумительных зеленых бокала и пыльную бутылку. Он поставил бокалы на стол и молча разлил вино.
Один бокал Фриц пододвинул к Элизабет, - занятая своими мыслями, она молча следила за его действиями, - вокруг второго бокала положил розовый стебель из букета в бетховенской вазе, взял в руку третий и сказал:
– Давайте выпьем за нашу молодую дружбу, за все прекрасное в этом мире и за умершую…
Бокалы звякнули.
Элизабет застыла на миг. Потом по ее телу пробежала дрожь, и она до дна осушила бокал. Фриц взял розовый стебель, отломил одну розу, окунул ее в третий бокал и протянул цветок Элизабет. Затем вылил вино из третьего бокала в розы, стоявшие перед маской Бетховена, и подвинул их к женскому портрету, утопавшему в цветах. После этого Фриц медленно взял в руки старинный канделябр и зажег свечу.