Приживется ли демократия в России

Ясин Евгений Григорьевич

Разумеется, возможны события и процессы, которые будут способствовать смене одного сценария другим. Возможны неожиданности. Обычно они как раз и побуждают к крутым социально-политическим сдвигам. Только предсказать их нельзя, и рассчитывать на них пока не стоит.

Период неустойчивого развития

Когда трезвая оценка перспектив оставляет слишком мало места для оптимизма, я стараюсь улучшить свое настроение, поставив текущие события в более широкий контекст. Речь идет о представлении об истории как чередовании темных и светлых полос: если сейчас полоса темная, то со временем неминуемо наступит и светлая. Чем сейчас темнее, тем светлее будет потом. Принцип понятен, остается дополнить его конкретным материалом.

Многие исследователи отмечают, что после революции, после глубоких перемен в общественном строе следует более или менее длительный

период неустойчивого развития. Стабилизация, наступающая непосредственно вслед за революционными событиями и трансформационным кризисом, оказывается еще одним качанием маятника, эпизодом, порой выглядящим как реставрация. И таких колебаний следует ожидать и дальше; по идее, их амплитуда должна сокращаться. «Чем более сильная перестройка требуется системе для приспособления к новым требованиям, тем меньше вероятность, что адаптация осуществится за один шаг, даже если этот шаг – радикальная революционная ломка сложившихся отношений» (Стародубровская, Мау 2001: 50). Но само содержание этого периода неустойчивости или переходного процесса может интерпретироваться по-разному. Так, цитированная выше С. Кирдина предлагает следующую трактовку событий российской истории с середины XIX века (Кирдина 2004б: 94). Российская культура основана на институциональной Х-матрице, идентичной или близкой восточным культурам. Модернизаторы всякий раз пытаются навязать стране чуждую ей Y-матрицу, свойственную Западу. В итоге каждая модернизация, осуществляемая в целях усвоения норм либерализации, частной собственности и прав личности, заканчивается реставрацией традиционной Х-матрицы. Советский эксперимент – это консервативная реакция на либеральные реформы, начатые с отмены крепостного права, с попыток внедрения в российскую практику таких западных институтов, как парламент, политические партии и так далее. Соответственно события 1980–1990-х годов – еще одна попытка модернизации, которая вывела систему из равновесия, а нынешнее свертывание демократических институтов – закономерное восстановление традиционной Х-матрицы. Смысл подобной трактовки в следующем: модернизация в духе вестернизации все равно не получится, страна придет в состояние устойчивого равновесия только на основе Х-матрицы.

Другую интерпретацию дают И. Стародубровская и В. Мау (Стародубровская, Мау 2001: 50). Они исходят из эволюционной парадигмы, которая предполагает, что наиболее полезные нововведения, созданные в рамках одной культуры, могут распространяться и усваиваться другими культурами. Если этого не происходит, культуры, неспособные к генерации или усвоению нововведений, рано или поздно отстают и приходят в упадок. Революции – это способ расчистки устаревшей институциональной структуры. Но даже радикальная расчистка не может гарантировать адаптацию за один шаг. Напротив, я думаю, что чем радикальнее ломка, тем при прочих равных условиях продолжительнее период неустойчивого развития.

Те же авторы отмечают, что если после революции удается установить политическую систему, способную саморазвиваться, отражать складывающиеся политические и экономические интересы, то далее развитие может идти эволюционным путем. Так это случилось в Англии, где после революции 40–50-х годов XVII века, реставрации и последовавшей «славной революции» 80-х годов сложился строй конституционной монархии с сильным парламентом – политическая система, основанная на равновесии сил, основа демократии. Французская революция конца XVIII века, гораздо более радикальная, чем Английская, вызвала целую цепь революционных потрясений, растянувшихся почти на 100 лет, чередовавшихся полосами стабилизации и потрясений, пока после Франко-прусской войны не сложился демократический режим Третьей республики (Там же). Россия в ХХ веке оказалась в положении, которое ближе к Франции, но, видимо, с еще более длительным периодом неустойчивого развития, начиная с революций 1905 и 1917 годов, советского строя, его краха в августе 1991 года и нового цикла свертывания демократических институтов при Путине. Поскольку демократический механизм равновесия и согласия еще предстоит создать и его создание явно затягивается, следует ожидать, что у нас период неустойчивости еще далек от завершения.

Выводы из рассуждений И. Стародубровской и В. Мау, с одной стороны, и С. Кирдиной – с другой, равно противоположны.

Одни полагают, что модернизация, в том числе институтов, возможна, а длительный этап неустойчивого развития завершится, когда приживутся демократические нормы. Другая утверждает, что модернизация институтов в западном направлении невозможна, поскольку невозможно заменить традиционную Х-матрицу. Стало быть, и демократия не приживется, ибо она в Х-матрицу не вписывается. А значит (этот вывод за С. Кирдину сделаем мы), отставание сохранится, процветания не будет, и мы навсегда обречены завидовать другим.

Лично для меня позиция И. Стародубровской

и В. Мау представляется более обоснованной и симпатичной. С. Кирдина, как кажется, упрощает реальность до искажения: во всяком случае вряд ли советскую эпоху можно считать реставрацией дореформенных порядков. Но, хоть этого и не хочется, следует признать, что исчерпывающих аргументов не дает ни одна сторона. Мы осуществим демократическую модернизацию или же останемся в плену традиционных институтов – вот выбор, перед которым стоит Россия.

Процесс развития всегда содержит неопределенность, и, стало быть, есть основания для оптимизма. Мы переживем еще одно колебание маятника, за которым последует движение в обратном направлении. Но все понимают, что это не происходит автоматически, в силу неумолимых «железных» законов истории. Таковых нет. Исход определяется столкновением и равновесием различных общественных сил, организацией, наличием лидеров, напряжением ума и воли, стратегией и тактикой, способностью договариваться. А время покажет, кто кого.

Демократия начинается

Заканчивая эту книгу, я не могу ответить на вопрос, вынесенный в ее заглавие, – приживется ли демократия в России. Не знаю. Но я пытался показать, какие условия необходимы, чтобы демократия у нас состоялась, и что б'oльшая часть этих условий у нас уже есть. Есть и трудности, препятствия, весьма значительные, способные удержать Россию в русле традиционного для нее образа жизни и правления, а стало быть, законсервировать ее низкую конкурентоспособность, экономическую и культурную отсталость.

Мы рассматриваем достоинства демократии наряду с ее издержками. Лично я, пока писал, понял наконец глубину знаменитого высказывания У. Черчилля – «Демократия очень плохая система, но ничего лучше нее нет».

Мы сравнили типы демократических систем и пришли к выводу, что один из них, элитарная демократия, характерен для большинства развитых стран, вступивших в постиндустриальную эпоху. Она приемлема и для России на современном этапе ее развития, особенно учитывая опасения многих по поводу неподготовленности нашей страны к свободе и демократии. Но даже при достаточно жестком контроле, основанном на праве, неопределенность, свойственная свободным выборам, реальная многопартийность, политическая конкуренция, свобода печати, независимость суда, разделение властей и защита прав собственности изначально составляют тот минимум, при котором демократия, пусть не сразу, но со временем, станет органическим свойством российского государства. Минимум, благодаря которому она позволит нам воспользоваться выгодами, возникающими в результате сочетания стабильности и динамичности, свойственных современной демократии.

Я напомнил, что для всего мира современная демократия сравнительно молода. Мы не очень опоздали и можем наверстать упущенное.

Но надо иметь в виду, что тысячелетняя история России, кроме разве что вечевой демократии древних Новгорода, Пскова и Вятки, не дает примеров демократической организации Российского государства, в том числе и в Новое время. Б'oльшую часть нашей истории в России сохранялось самодержавное иерархическое устройство: то абсолютная монархия, характерная для позднего аграрно-феодального общества, то советский тоталитарный режим. Мы насчитали в российской истории пять эпизодов, когда у демократии, хотя бы в форме сословного представительного органа, были какие-то шансы. Все они возникали в периоды ослабления государства и исчезали при его укреплении, всегда в деспотическом варианте. Разумеется, на Руси во все времена хватало вольнодумцев, либеральных мыслителей, поборников народной свободы. Но в целом о наличии укорененной российской демократической традиции говорить не приходится. По сути, задачу строительства демократии надо решать заново.

Однако, учитывая молодость демократии вообще и то, что ее устойчивое функционирование требует определенных предпосылок (в том числе достаточного развития рыночной экономики, частной собственности, определенного уровня благосостояния населения, более или менее устоявшейся социальной структуры общества), мы можем сделать следующий вывод: до сих пор в нашей истории этих предпосылок в достаточном объеме не было. Сейчас они сложились впервые. Объективно общество подготовлено к демократии.

Так что же, демократическая революция конца ХХ века в России – это начало новой эры в нашей истории, истории демократической страны, в которой путинская реставрация лишь эпизод, что-то вроде возвратного тифа? Или это только шестой эпизод, уже закончившийся? По логике вещей, если в России, как и в большинстве других стран, действует эволюционная парадигма – закономерность развития культуры от простого к сложному, которая в мире до сих пор работала безотказно, – для нас демократия только начинается.