Призрачные поезда
Шрифт:
– Бобриков. Есть такой. – В спешке я не сообразил сначала отсмотреть, а потом обдумать. – 28 августа 1938 года военной коллегией верховного суда СССР осуждён к расстрелу… – Бобриков схватил край планшета. Я бормотал скороговоркой, боясь взглянуть ему в лицо. – Суд признал установленным, что Бобриков с 1929 года является агентом германских разведорганов, проводил вредительство на московском метрополитене…
Бобриков растерянно отступил.
– «Германские разведорганы»? Ты поди ж. Ну, вдарил по стопарику в «Праге»
– Погодите, может, однофамилец, – лепетал я, но толпа сомкнулась, ровесника века оттёрли.
– Эва, шкет! Про меня в чудо-книжке что? – «Кепка» умоляюще расширил глаза. – В каком, говоришь, батальоне штрафном?
– Ладно, только быстро. Как вас?
– Сухарь… То бишь Суханов Валентин Анастасович.
– Про вас ничего нет. Есть Суханов Николай Валентинович.
– Сын мой нешто?
– Станет героем-целинником, – тарабанил я. – Его история ляжет в основу кинофильма «Первый эшелон».
– Эхма! Я его в детдом сдал. Заберу, к тётке поселю! – крикнул вдогонк вор: бурлящая народная лава несла меня дальше.
XXXIII
– Я ВСЕГДА говорил, что страна находится во враждебном окружении! – то и дело повторял Каганович.
Василию и Хмарову всё-таки удалось запустить эскалаторы со станции «Стадион Народов» и, наполненные пассажирами призрачного поезда, те двигались вверх чередующимися полосами гвардейской георгиевская ленты.
Этот подъём давался многим ещё с трудом – вступить на движущуюся стальную ленту меж высоких ограждений красного дерева с непривычки нелегко. Особенно тяжким становился сход с эскалаторов – новичок замирал, спотыкался, запруживая выход. Но хоть и с заминками, толкотнёй, люди заполняли вестибюль, плотной массой извергались на улицу.
– Ещё посмотрим, кто кого! – уверенно повторял парень в рабочем комбинезоне. – Двутавровые балки как спички ломало, стальные шпильками сгибались, а грунты какие были, а плавуны! Всё преодолели, за полтора года метро построили.
– Мобилизуем индустрию, – командовал Каганович.
– Фабрик больше нет, в деревне давно не пашут, не сеют, – вздохнул я.
– А станки металлорежущие? Точное машиностроение? – не мог остановиться нарком.
– Кое-что, пожалуй, найдётся на автозаводе. Только не в промзоне ЗИЛа – там уже всё переделали в арт-кластеры, – а цеха «Москвича» на Текстильщиках сохранились, – подскочил Хмаров. – Товарищ Каганович, вы сформируйте, пожалуйста, комиссию из инженеров и героев труда для скорейшего восстановления народного хозяйства. И прямо сейчас отправляйтесь в район Южного речного порта, в ваше время эти места назывались – Сукино болото. Инструкции и связь – через унифон.
У железного наркома дёрнулась
– Сломить в открытом бою! – гранёным голосом повторял красноармеец. Взглянул на двух весёлых бойцов, сделал замечание: – В такой день можно бы и не пить.
– В Красной Армии дефективных нет, – ответил один. – Тем более, бой предстоит, как не выпить!
– Оп-ля! – вскрикнул другой. – Что за елдобратия?!
Я бросил взгляд вниз – к эскалатору приближались, рассыпая пепельную пыль, гигантские фигуры двух Тоннелепроходчиков.
– Долой Временное правительство! Смерть оккупантам! – пронёсся, раскачав свисающие со свода флаги, их нечеловеческий рык.
Четырьями отрядами, радиальными улицами – на Кремль. Четырьмя отрядами – до казарм ландсвера. Четырьмя отрядами – к аэродрому, и двум работающим вокзалам, и Телекоммуникационному холдингу.
В середине тридцатых каждый мужчина умел обращаться с оружием: взрослые – прошли Первую мировую или Гражданскую, юные – курсы ворошиловских стрелков. Их не надо учить. Они – с нами. Победным чудо-маршем: десять, сто, тысяча.
Каждая колонна – парад. Впереди – три флага: имперский чёрно-золотой, и советский алый, и наш – бело-сине-красный.
И солнце.
На улицы высыпали.
Измождённые. Сколько в городе осталось – полмиллиона, полтора? Все тут.
Входя на Цветной бульвар, шагаем под эстакадой Садового.
– Сверху!
Мы вскидываемся.
Но сверху бросают лепестки цветов. Мы идём по ковру. Из церквей, от Высоко-Петровского монастыря, который ещё не успели отдать авангардному театру, плывёт колокольный звон.
Рабочих бронемашин у ландсвера нет. Все нефтепродукты втихую продали.
Измождённая женщина – сколько ей, двадцать, пятьдесят пять? – обнимает метростроевца, виснет на шее солдата, мешая идти, плачет:
– Где ж были сто лет?..
– А вы где? Чего ждали?
– Героев. Куда без героев?..
Казармы ландсвера блокированы. Отключим им интернет – назавтра сдадутся.
Временное правительство не доверяет ландсверу. Кремль охраняют восточноевропейские наёмники.
Охотный ряд. Здесь я был в 1935 году.
Светошумовые гранаты. Газ. Резиновые пули.
– Пукалки. Воевать разучились!
Рассказа о жестокой кровавой бане не будет – советские герои, как ни банально это звучит, легко одолели захватчиков.
Первый блокпост. Красноармейцы вваливаются с голыми руками. До зубов вооружённых наёмников в экзоскелетах – укладывают на пол.
Второй блокпост. Часовня на нулевом километре. Сейчас в ней макдональдс. Архитектор выиграл конкурс на лучший лофт-проект, между прочем.
Эти уже стреляют настоящими, боевыми.