Призрачные страницы истории

Черняк Ефим Борисович

Главным козырем министра было то, что под арестом находился, видимо, немало знавший Байи. Настойчивость, с которой епископ Лесли стремился добиться освобождения фламандца как служащего шотландского посольства, лишь укрепила Сесила в уверенности, что у Байи находится ключ к тайне. Посланцы от Лесли, которые пытались проникнуть к Байи, содержавшемуся в лондонской тюрьме Маршалси, перехватывались сторожами.

Байи не знал, какой линии ему держаться на предстоящих допросах. Однажды ночью в темную сырую камеру, где на вязанке соломы лежал он, тщетно пытаясь заснуть, был помещен новый заключенный. Фламандец с радостью узнал в нем своего знакомого, Уильяма Герли, высокочтимого среди католиков за бесстрашную защиту истинной веры. Единственно, чего не знал фламандец в биографии своего уважаемого друга, принимавшегося арестованными католиками за несчастного страдальца, с которого ни днем, ни ночью не снимали тяжелые цепи, — это то, что он уже не первый год состоял в штатах английской секретной службы, подвизаясь в последнее время преимущественно в роли тюремного шпиона и провокатора. Лорд Берли характеризовал его как «джентльмена, обладающего высокими достоинствами, мудростью и образованием, большим опытом… Он хорошо известен Ее Величеству,

которая благосклонно относится к нему». Письма Герли действительно свидетельствуют, что он получил основательное образование. По его утверждению, он хорошо знал несколько иностранных языков. Впоследствии он пошел в гору, его стали посылать за границу как дипломата. Герли внушал всем, что у него были родственные связи с лордом Нортумберлендом, одним из вождей английских католиков, хотя возможно, что это было частью легенды, придуманной шпионом для пользы службы. Известно также, что он в прошлом неоднократно преследовался властями, только не за верность католической вере, а за различные уголовные преступления, включая даже занятие пиратством без разрешения правительства.

Завоевав доверие Байи, Герли сумел также обвести вокруг пальца и посланца епископа Лесли. Через Герли шотландскому послу удалось наладить, наконец, переписку с Байи, которая предварительно' прочитывалась в ведомстве лорда Берли. Однако однажды Герли проговорился, назвав участников недавнего католического восстания «мятежниками», как их именовали в правительственных заявлениях и он сам в тайных доносах начальству. Байи понял, что перед ним — вражеский агент. Тогда Байи доставили к Берли, который потребовал от него расшифровать переписку. Байи сослался на то, что потерял ключ к шифру. Фламандца перевели в Тауэр, где подвергли пытке, впрочем, не очень суровой, по понятиям того жестокого времени. Берли по-прежнему не считал пытку наилучшим средством добыть у фламандца нужные сведения.

Было решено повторить трюк с Герли. В камеру фламандца подсадили другого правительственного агента, под именем доктора богословия Стори, призывавшего в своих сочинениях к убийству Елизаветы. Роль Стори сыграл некий Паркер, похитивший богослова в Нидерландах и доставивший в Англию, а может быть, тот же Герли! Свет проникал в казематы Тауэра очень слабо, и Байи мог не узнать своего недавнего приятеля. Мнимый доктор насоветовал Байи, который со страхом ожидал новой пытки, выразить готовность перейти на службу к лорду Берли, сообщив ему ключ к шифру, который и так уже (это стало известно Стори от надежных людей) сумел узнать секрет, и, таким образом, не только избавиться от жесточайших мучений, но еще и послужить католической вере. Байи так и поступил и, лишь когда его предложение услуг было с пренебрежением отвергнуто, понял, что с головой выдал своих доверителей. Но Байи уже не представлял для лорда Берли никакого интереса. Его еще некоторое время продержали за решеткой, а потом выслали из страны.

Байи выдал все, что знал, но знал он далеко не все. И, главное, ему были неизвестны имена, фигурировавшие под кодовыми обозначениями 30 и 40. Кто скрывался под ними, мог ответить только епископ Лесли. Лорд Берли сначала попытался действовать по оправдавшей себя схеме. С Лесли установил связь Герли, о подлинной роли которого посол Марии Стюарт, естественно, не имел ни малейшего представления. Но сколько ни потрясал великомученик кандалами и сколько ни сочувствовал ему Лесли, посол не видел причины, почему он должен сообщить Герли имена 30 и 40. Поскольку другого знающего эти имена человека — испанского посла Деспеса — тронуть было невозможно, оставалось применить силу в отношении Лесли, пост которого как дипломатического представителя Марии Стюарт давал лишь видимость защиты. Тайный совет отдал приказ об аресте Лесли. Тот попытался выпутаться с помощью новой лжи, уверяя, что 30 обозначало испанского посла, а 40 — Марию Стюарт, что письма, адресованные им, он сжег, но в них содержались лишь советы по борьбе против противников королевы в Шотландии. Берли, которому его шпионы передавали слухи о готовившемся заговоре, не сомневался, что епископ лжет, но у него не было доказательств.

Помог счастливый случай. Мария Стюарт, находившаяся в близком родстве с правящей династией Валуа и могущественным семейством лотарингского герцога Гиза, получала от Франции субсидию в 600 фунтов стерлингов для борьбы с ее врагами в Шотландии. По просьбе Марии деньги были переданы французским послом герцогу Норфолку, который обещал содействие в их доставке по назначению. В самом этом согласии герцога еще нельзя было усмотреть государственной измены. Выполняя обещание, Норфолк приказал своему доверенному секретарю Роберту Хикфорду переслать эти деньги в графство Шропшир управляющему северными поместьями герцога Лоуренсу Бэннистеру, чтобы тот переправил их далее к шотландским лордам, державшим сторону Марии Стюарт. Главное, однако, — в мешок с золотом были вложены зашифрованные письма. Хикфорд попросил направлявшегося в Шропшир купца Томаса Брауна из Шрюсбери прихватить с собой небольшой мешочек с незначительной суммой в серебряной монете для передачи Бэннистеру. Купец охотно согласился выполнить просьбу: это был распространенный в то время способ пересылки денег. Но по дороге у Брауна возникли подозрения, уж очень тяжелым оказался мешок. Купец сломал печать и обнаружил в мешке крупную сумму в золоте и шифрованные письма. Зная, что Норфолка только недавно выпустили из Тауэра, где его содержали по подозрению в государственной измене, Браун повернул обратно в Лондон и передал денежный мешок и письма прямо в руки главного министра лорда Берли.

Получив эту добычу, Берли немедленно начал действовать. Хикфорд сразу же был арестован, но клялся, что не знает ключ к шифру. Зато другой приближенный Норфолка в испуге выдал существование тайника в спальне своего господина. Прибывшие туда посланцы Тайного совета обнаружили в тайнике письмо, где детально излагались планы антиправительственного заговора. После этого и Хикфорд, осознав бессмысленность дальнейшего запирательства, открыл ключ к шифру писем, отправленных в Шропшир. Теперь было уже несложно разгадать, кто скрывался под цифрами 30 и 40 в корреспонденции, привезенной Байи из Фландрии. Той же ночью Норфолк был арестован. Вначале он все отрицал, но поняв, что только полным признанием он может надеяться спасти жизнь, стал давать подробные показания.

Теперь

можно было предъявить обвинения и епископу Лесли. Этот чревоугодник и поклонник прекрасного пола (ему приписывали несколько незаконных детей) не стал долго упрямиться, когда ему прозрачно намекнули, что он будет не первым католическим священником, отправленным на эшафот. «Глупо скрывать правду, если дело раскрыто», — нравоучительно заметил при этом почтенный прелат и заодно выдал многие другие секреты шотландской королевы, подтвердив, в частности, обвинение, что именно она организовала убийство своего второго мужа. Более того, епископ к этому присовокупил, что ему доподлинно известно об убийстве Марией и ее первого мужа, французского короля Франциска II, а также о попытке таким же путем избавиться от третьего мужа — Босвела, в чем ее не обвиняли даже самые яростные враги. Затем Лесли как духовное лицо настрочил Марии послание, в котором рекомендовал ей уповать на милости английской королевы и в дополнение ко всему составил льстивую проповедь в честь Елизаветы. «Этот поп — живодер, страшный поп!», — вскричала в ярости Мария, узнав о некоторых — далеко не всех — коленцах, которые выкидывал ее посол. Освобожденный от забот о собственной грешной плоти Джон Лесли мог с философским спокойствием наблюдать за казнью 2 июня 1572 г. герцога Норфолка в Тауэре. Епископ при том не утаил своего мнения, что участь Норфолка была бы не лучшей, если бы он женился на Марии Стюарт. Самого же Лесли, вскоре выпущенного из Тауэра и эмигрировавшего во Францию, ждали дальнейшие приключения на службе новых хозяев. А так как интересы его нанимателей часто находились в остром противоречии, Лесли не раз уличали в исполнении обязанностей шпиона-двойника, обвиняли в подделке государственных бумаг, воровстве и других столь же достохвальных деяниях.

В отличие от протестантской историографической версии, опиравшейся на правительственную точку зрения, католическая версия не имела подобного разработанного прототипа и приводит только отдельные скептические голоса современников событий. Ее сторонники использовали то обстоятельство, что наличие политической провокации признавала и традиционная версия, правда, не в подстрекательстве к заговору, а в способах его раскрытия — побуждению заговорщиков (Байи) к признанию того, что им было известно. Католическая же версия отводила правительственной провокации основную роль в организации заговора. Эта версия сводится, в основном, к следующему. Флорентиец Роберто Ридольфи и состоящий в свите епископа Лесли фламандец Байи были с самого начала агентами английской секретной службы. Что могло побудить итальянского банкира играть эту провокаторскую роль? Вероятнее всего, крупные денежные вклады в различные торговые предприятия, которые были бы конфискованы при отказе сотрудничать с ведомством лорда Берли. Роберто Ридольфи ездил к римскому папе, к Филиппу II и испанскому наместнику в Нидерландах герцогу Альбе и всюду получал отрицательные ответы на свои заманчивые предложения. Альба заметил при этом, что замышляемый заговор обречен на неудачу хотя бы уже потому, что в тайну посвящено слишком большое количество людей. Тем не менее Ридольфи и его посланец Байи, о прибытии которого в Дувр были заранее осведомлены английские власти, форсировали подготовку заговора, точнее, делали вид, что завершают такую подготовку. Надо учесть, что находившаяся под стражей Мария Стюарт и содержащийся под домашним арестом Норфолк могли знать об этих приготовлениях, в основном, только то, что им сообщал Ридольфи. Он вполне мог извещать их, что другая сторона — Мария Стюарт или Норфолк — заканчивают приготовления к выступлению. Сомнение вызывает и подлинность писем, привезенных Ридольфи из Англии от имени Марии Стюарт и герцога Норфолка. Банкир представил лишь расшифрованные копии этих писем. В письме Норфолка содержатся географические ошибки, которые вряд ли мог сделать сам герцог. Смелый и решительный тон письма Норфолка плохо вяжется с колеблющейся позицией герцога, которая известна из его подлинных писем. Также неправдоподобна откровенная поддержка Норфолком католицизма, который даже на эшафоте утверждал, что никогда не давал согласия на мятеж и вторжение испанцев, отверг «папу и его религию». Такой же фальшивкой, как письма Норфолка и Марии Стюарт, являлись известные только в копиях верительные грамоты, которые привез Ридольфи от шотландской королевы и герцога.

Согласно традиционной (протестантской) версии полное раскрытие заговора произошло, как выразился прокурор на процессе Норфолка, благодаря «чудесной случайности» — посылке секретарем герцога Хикфордом управляющему северными имениями Бэннистеру через посредство купца Томаса Брауна французского золота и зашифрованных писем для передачи шотландским лордам — сторонникам Марии Стюарт. Показания арестованных слуг герцога позволили отождествить его с лицом, скрывающимся под кодовым обозначением 40. Неясно, зачем было снова обозначать герцога цифрой 40, как в корреспонденции, привезенной из Фландрии, подвергая его тем самым смертельной опасности. Хикфорд не был хорошо знаком с Брауном, и непонятно, как он мог рискнуть пересылать с ним письма такой важности. Как Браун сразу же определил, что в запечатанном мешке лежит не 50 фунтов стерлингов в серебряной монете, а золото на значительно большую сумму? Ведь один фунт стерлингов в золоте весил во много раз меньше, чем в серебре. Допустим, это можно объяснить опытностью купца. Но быстрота, с которой он доставил мешок членам Тайного совета, свидетельствует о том, что у Брауна был опыт не только в определении по весу количества серебряных и золотых монет. Очень вероятно и то, что шифрованные письма были вложены в мешок только после того, как он попал в руки властей.

Слуги герцога Хикфорд и Бэннистер явно были не участниками, а жертвами провокации. Самые полные и чистосердечные признания не спасли их от приговора к жуткой «квалифицированной» казни (правда, не сохранилось документов о приведении приговора в исполнение). Другое дело — роль, сыгранная доверенным слугой герцога Уильямом Баркером, который принимал активное участие во всей истории с посылкой денег. Именно Баркер дал наиболее убийственные показания против Норфолка. Приговоренный судом к смерти за государственную измену Баркер уже 2 февраля 1572 г. получил королевское прощение. Причины такого почти молниеносного милосердия более, чем очевидны… Из показаний Хикфорда явствует, что Баркер ведал перепиской Норфолка с шотландской королевой. Как и Ридольфи, Баркер мог представить каждому из главных персонажей драмы намерения остальных в ложном свете.