Призрак Адора
Шрифт:
– Следы, значит, сжёг, Филипп?
– Сжёг, патер.
– Следы сжёг. Эстафеты не было. У нас есть целый день, чтобы изменить внешность. Сейчас ещё раз меняем место привала. Потом Филипп одевается бедным дворянином, Адония – его женой, – длинное платье обязательно, Адония! Я – мелкий торговец, опекун или родственник…
Монах сделал долгую, очень долгую паузу.
– Маленький!
– Я здесь, патер!
– Ребёнка утопи. Потом нас догонишь. Всё. Место меняем.
Через минуту на прибрежной полянке остались лишь лошадь, подросток и маленький мальчик. Подросток медлил, сопел. Неторопливо разулся, подхватил покорного ребёнка подмышки, вошёл
– Какая у него судьба – так пусть и будет, – нервно шептал он сам себе. – А я и не ослушался патера, он всё равно сам утонет. Сам пусть утонет, а не я … А выплывет – так что же? Судьба!
Быстро забросил в седельную суму сапоги, вскочил на лошадь, поправил за поясом новый метательный нож с металлической рукояткой. Сунул босые ноги в стремена и отпустил поводья: в темноте следов не видно, а лошадь сама, по запаху, найдёт ушедший отряд. Ведь известно и проверено много раз – чутьё у лошади острее собачьего.
– А где Филипп? – спросил Маленький, когда догнал остальных.
– Спой песенку, – вместо ответа попросила подростка Адония.
– Какую? – охотно поинтересовался Маленький.
– Всё равно. Только негромко.
Подросток зажмурился, ломким голоском, старательно затянул:
… Моя Бэсси у воротТихо плачет, меня ждёт,Ой-ля, ой-ля-ля,Моя Бэсси меня ждёт…Допел песенку, открыл беспечальные глаза, пошлёпал лошадь по горячей шее. Адония поравнялась с ним, приблизилась к его лицу, как будто собиралась поцеловать, но он, встретив её взгляд, вдруг отшатнулся и похолодел. Она неторопливо и мягко потянула у него из-за пояса нож, вскинула в руке, опустила лезвием в свой сапог.
– Правильно, дочь моя, – кивнул капюшоном монах. – Человек, только что убивший ребёнка, петь не станет.
За спинами послышался топот тяжёлых копыт. Филипп догнал отряд, пустил жеребца шагом. Перед его животом, прижатый к луке седла покачивался мокрый человечек с завязанным ртом.
В гробовом, леденящем кровь, молчании проделали остаток пути.
Рассвело. Путники нашли укромное место, спешились. Адония развязала мешки, принялась выбрасывать на траву какую-то одежду. Монах достал ларец, отомкнул крышку, выложил на её плоскую изнанку стопку чистой, с вензелями, бумаги, приготовил какие-то печати, тушь, перо.
– Пойдём, – Филипп тронул Маленького за плечо. – Поработаем.
– Какая работа? – едва ворочая языком, произнёс подросток.
– У тебя – тяжёлая.
– Почему?
– Потому, что умирать всегда тяжело. Посмотрим, как справишься.
Отошли.
– Лошади чтобы кровь не почуяли, – пояснил Филипп. – Беспокоиться станут. – И добавил: – Вот здесь. Встань на колени.
Он потянул из ножен шпагу. Маленький молча опустился, встал на четвереньки.
– Нет, ну что ты. Это же топор сечёт сверху вниз. А у меня длинный клинок, его удобнее пустить сбоку. Так что ты стой на коленях, но прямо.
Подросток выпрямился, уронил руки вдоль тела.
– Страшно? – участливо поинтересовался у него Филипп.
Подросток кивнул. По
Монах уже был одет купцом средней руки. Адония – молодая замужняя женщина, в длинном и тёмном дорожном платье, в перчатках, с зонтиком. Она держала на руках ребёнка. Купец приблизился, раскрыл ребёнку рот, процарапал десну. Ребёнок заплакал. Купец полил на царапину какой-то жидкостью из фиала, аккуратно уложил вещи, поднялся в седло. Филипп почистил шпагу и быстро переоделся.
Встречаемое пением птиц поднималось солнце. По дороге от Люгра ехали четыре человека: муж с женой, пожилой торговец – отец кого-то из них, и ребёнок с коротко остриженными чёрными волосами. Если бы кто-то из встречных попытался с ребёнком заговорить, тот бы ничего не ответил. У него распухла щека, и он всё время плакал.
Серой пеленой оседала на путниках дорожная пыль.
ГЛАВА 6. ПУШЕЧНОЕ КОЛЕСО
Здесь, собственно, и начинаются основные события. Здесь начало истории о том, как мадагаскарские пираты построили собственное государство, “Дукат” получил огненный парус, а самым приятным собеседником стал для меня старый кот с плешивой головой и седыми ушами.
Если в моих рассказах что-то покажется вам неправдоподобным – смело сомневайтесь: это чудеса, собранные мной на окраинах мира. Я, видевший всё своими глазами, сам в некоторые вещи не очень-то верю.
ПАНТЕЛЕУС
Мы подвязались к хорошему ветру. Ровному, сильному. “Дукат” мчался, как молодой пинчер, впервые выпущенный на охоту и ещё не успевший устать. Очищенное от ракушек, гладкое днище, парусов – как у фрегата. Безупречная, редкостная команда. Летим, братцы, летим! Алле хагель!
Я не вставал с постели до самого побережья Северной Африки. Отлёживался, отъедался. Без меня опустили в океан убитых в моём доме матросов, турецкого ноженосца. Без меня прибрали заморское оружие. Я не вставал. Притихшая боль скулила где-то в закоулочках ран, и я осторожно говорил себе: “Она потеряла нас, Томас. Мы от неё спрятались…” А когда Бариль доложил о появившейся береговой линии Магриба, я встал – и не почувствовал боли. Раны отчаянно чесались – и ничего больше.
Ну что, Томас. Взял след – гони зверя. На берег! На берег!
Сошли несколькими группками. Стоун в сопровождении трёх матросов отправился отметить приход “Дуката” и заплатить портовые пошлины. Леонард и так же трое сопровождающих – за свежей водой и продуктами. Я, Нох, Готлиб и Робертсон двинулись прочёсывать порт в поисках следов “Хаузена”. (Хотели взять ещё Каталуку, да Нох чуть не оторвал мне рукав: “Тогда на берег сойдёт тринадцать!”)
Карманы сошедших на берег были до отказа набиты деньгами. (Нох, тщетно стараясь отцепить мою пятерню от своего плеча, бессильно стонал, глядя, как Стоун без какого-либо счёта выгребает монеты из кожаных портфунтов.) Но, во-первых, эти деньги были не из тех, которые стоило жалеть. А во-вторых, они составляли гарантию того, что мои люди справятся с любыми случайностями и сделают всё, что им поручено. Имея деньги, даже пират мог войти в порт и купить пушки и порох. Наличные решают всё.