Призрак Анил

Ондатже Майкл

Специалисты, приехавшие на север, редко ограничивались только своей областью знания. Сегодня они работали в педиатрии, а завтра помогали гасить вспышку холеры в деревнях. Если лекарства от холеры кончались, они прибегали к старому проверенному средству: растворяли чайную ложку марганцовки в пинте воды и наливали эту жидкость в каждый колодец или пруд. Помнить о прошлом всегда полезно. Однажды Гамини четыре дня пытался спасти ребенка. Девочка ничего не могла удержать в себе, даже молоко матери, даже воду, ее организм обезвоживался. Вспомнив о марганцовке, Гамини дал ей выпить раствор. Желудок его удержал. Он что-то слышал о плодах граната в песне, которую пела его айя,няня… В легендах говорилось, что в Джафне

в каждом тамильском доме в саду растет три дерева. Манго, слива какаду и гранат. Листья сливы какаду используют для приготовления крабового карри, чтобы обезвредить яд, листья граната замачивают в воде, чтобы промывать глаза, а плоды едят для улучшения пищеварения. Манго сажают ради удовольствия.

Когда Гамини оперировал ребенка вместе с Джанакой Фонсекой, из коридора до них донеслось сообщение о том, что одна из деревень подверглась нападению. Перед ними на операционном столе лежал маленький мальчик в одних белых трусиках, на крошечном лице большая маска. Два доктора неделю готовились к операции, ни один не делал ее раньше; они постоянно перечитывали ее описание в книге Кирклана «Сердечная хирургия». Нужно было охладить ребенка до двадцати пяти градусов по Цельсию, вливая в него холодную кровь, снижая температуру тела до полной остановки сердца.

А затем приступить к операции. Как только они сделали надрез, в больницу стали поступать раненые, и они поняли, что «летучая бригада» приступила к работе.

Он, Фонсека и медсестра остались с мальчиком. Сердце размером с гуайяву. Они открыли правое предсердие. Это походило на колдовство. Они возбужденно переговаривались, чтобы убедиться, что делают все правильно. Из коридора доносился грохот каталок, перевозивших оборудование и тела, о состоянии которых они не могли судить. Они услышали, что в тридцати милях отсюда мятежники вырезали почти всю деревню. Нужно послать кого-нибудь туда и посмотреть, не остался ли кто-нибудь в живых. Перед ними лежал ребенок с врожденным пороком сердца. Красивый ребенок. Гамини захотелось снять с него маску, чтобы вновь увидеть его лицо. Черные, полные доверия глаза, смотревшие на него, когда он делал укол, чтобы погрузить ребенка в сон.

Тетрада Фалло.Четыре сердечные аномалии, с которыми мальчик доживет лет до десяти, если его не прооперируют. Красивый мальчик. Гамини не собирался его бросать, предавать его спящего. Он оставил при себе Фонсеку, не позволив ему присоединиться к остальным.

— Я должен идти, меня все время вызывают.

— Понятно. Здесь всего один мальчик.

— Черт, я не это имел в виду.

— Ты должен остаться.

Операция продолжалась шесть часов, и все это время Гамини не отходил от мальчика. Через три часа он отпустил Фонсеку. Сестра поможет ему поставить шунт. Она была тамилкой и работала у них недавно, приехав с мужем в периферийную больницу в прошлом месяце. Гамини, стоя возле мальчика, объяснял, что они будут делать. Мальчика следует согреть с помощью более теплой крови и в ключевой момент убрать шунт. Тетрада Фалло.Раньше в их стране никто не делал эту операцию.

На пятом часу операции Гамини и медсестра развернули в обратном направлении процесс, который они начали с Фонсекой. Молодая медсестра, не глядя на него, ловила каждый его жест, боясь совершить ошибку. Но она действовала безупречно и, казалось, была спокойнее, чем он сам.

— Этот инструмент?

— Да. А теперь сделайте здесь поверхностный разрез длиной три дюйма. Нет, слева.

Она разрезала кожу мальчика.

— Не оставайтесь медсестрой. Вы будете хорошим врачом.

Она улыбнулась под маской.

Как только мальчик оказался в послеоперационной палате, Гамини оставил его на попечении медсестры. Никому другому он не мог его доверить. У него было два пейджера, и он попросил ее связаться с ним, если что-то пойдет не так. Он умылся и отправился в хаос сортировки раненых. Там все, кроме него, были в крови.

На

сортировку раненых ушло несколько часов. В операционной врачи работали в белых резиновых сапогах, все двери полагалось держать закрытыми. Время от времени изнемогающий от жары доктор на несколько минут забегал в банк крови, где царила прохлада, и приходил в себя между плазмой и эритроцитарной массой. Гамини вошел в хирургию. Почти в каждом отделении стоял маленький Будда, перед которым горела тусклая лампочка, и здесь он тоже был.

Все выжившие уже находились здесь. На деревушку, стоявшую у дороги на Беттикалоа, напали в два ночи. Гамини принесли девятимесячных близнецов. У каждого были прострелены ладони и правая нога, это была не случайность, а прицельная работа. Их мать убили, а их оставили умирать. Через две недели эти двое детишек были мирными, полными света созданиями. Ты думаешь: «Что они сделали, чтобы это заслужить?» — и потом: «Что они сделали, чтобы это пережить?» Их раны, по сути дела незначительные, остались с ним. Наверное, потому, что были абсолютным воплощением зла. В ту ночь было убито тридцать человек.

Потом Лакдаса отправился в деревню, чтобы произвести вскрытие, иначе родственники не получат компенсацию. Здесь жили одни бедняки. В местных деревнях отец семейства из семи человек зарабатывал сто рупий в день, трудясь в деревообделочной мастерской. Стало быть, каждый из них мог тратить на еду пять рупий в день. Цена ириски. Политиков, приезжавших в провинцию, поили чаем и кормили обедом; их визит обходился в сорок тысяч рупий.

Доктора боролись с травмами, нанесенными всеми политическими сторонами, операционный стол был один на всех. После того как пациента снимали со стола, кровь промокали газетами, поверхность протирали деттолом и клали следующего. Из-за того что часто отключали электричество, даже в более крупных больницах, настоящей проблемой была вода, то и дело заканчивались лекарства и вакцины. Врачам приходилось ездить по деревням в поисках самого необходимого — ведер, мыльного порошка «Ринзо», стиральной машины. «Хирургические зажимы были для нас дороже золота».

Их больница жила на манер средневековой деревни. На классной доске, висевшей в кухне, указывалось число буханок хлеба и бушелей риса, необходимых для прокорма пятисот пациентов в день. Но вскоре в больницу прибыли жертвы резни. Доктора скинулись и наняли на рынке двух писцов, которые ходили вместе с ними по палатам, записывая имена и жалобы больных. Чаще всего это были укусы змей или бешеных лис и мангустов, болезни почек, энцефалит, диабет, туберкулез и война.

Ночью все происходило по-другому. Он просыпался, и им мгновенно овладевали звуки окружающего мира. Дрались собаки, бежал какой-то человек, в бак лилась вода. Когда Гамини был маленьким, ночи пугали его, и он долго лежал с широко открытыми глазами, уверенный, что в темноте он и его кровать могут куда-то исчезнуть. Ему нужны были часы, которые громко тикают. В идеале он хотел бы, чтобы в комнате спала собака или кто-то еще — тетя или няня, которые будут храпеть. Теперь, когда он работал или спал в ночную смену, он имел полное представление обо всей человеческой и звериной деятельности за пределами освещенного пространства отделения. Затихала только жизнь птиц, такая звучная и ограниченная определенным местом днем, хотя в Полоннаруве был один петух, который ложно возвещал рассвет в три ночи. Интерны много раз пытались его убить.

Он шел вдоль больницы, от одного крыла до другого, под открытым небом. Рядом с пятнами света, когда он проходил мимо них, тихо жужжало электричество. Такое замечаешь только ночью. Ты видишь куст и чувствуешь, что он растет. Кто-то вышел из здания, вылил в канаву кровь и закашлялся. В Полоннаруве всех мучит кашель.

Он узнавал каждый звук. Топот башмаков или шелест сандалий, скрип пружин, когда он поднимал пациента с кровати, треск ампулы. Когда он спал в палатах, он чувствовал себя частью большого существа, связанной с остальными частями нитью звуков.