Призрак Белой страны
Шрифт:
— Антон Алексеевич, — послышался голос. — Это я, Вадим Юрьевич.
В комнату влетел шустрый человек несколько неряшливого вида. Хозяин зашипел:
— Зачем вы здесь? Это опасно, можно вызвать ненужные кривотолки.
— Драгоценный Антон Алексеевич, никогда бы не дерзнул без надобности переступить ваше жилище. Однако непредвиденные обстоятельства вынуждают. Гость осмотрелся, точно боялся, что его кто-нибудь услышит, и сказал:
— Меня послала наша организация.
— В чем дело? — забеспокоился Антон Алексеевич.
— В
— Какое отношение его преступления имеют ко мне?
— Ах, Антон Алексеевич, боюсь — самое прямое. Он убивает людей политики. Все они разных взглядов, отражают интересы противоположных структур, но каждый, так или иначе, стремился вмешаться в политическую жизнь Империи. Неспроста все, неспроста!
— Почему, достопочтимый Вадим Юрьевич, вы предупреждаете именно меня?
— Не только вас! Других тоже. Каждого из наших.
— Нет никакого предположения, кто он?
— Ни малейшего.
— А наша разведка?
— Молчит! Уже и полиция втянута в дело, и службы безопасности, и пресса. Я не слышал, чтобы у кого-нибудь из них имелись на сей счет хоть какие-то идеи.
— То, что вы не слышали, еще не значит, что их нет, — попытался унять внезапно возникшую в теле дрожь Антон Алексеевич.
— Возможно, мы знаем не все. Тем не менее, прошу, умоляю: соблюдайте максимальную осторожность. Вы слишком ценный человек для организации.
— Что ж, благодарю, Вадим Юрьевич, за предупреждение.
— Откланиваюсь и ухожу.
Едва за посетителем закрылась дверь, в комнату отца вновь заглянула Елизавета Антоновна. Ее обескуражил подавленный и растерянный вид отца. Он сообщил ей о предупреждении Вадима Юрьевича. Девушка нахмурилась:
— Дорогой отец, вы находите его предупреждение столь серьезным?
— Не знаю, что и думать, милая Елизавета Антоновна. Есть много такого, что действительно настораживает. Люди разные, но их объединяло одно: каждый играл в Старом Осколе собственную игру, так или иначе затрагивающую интересы юга России.
— Недавно вы изволили говорить об услуге, которую оказал нам убийца Дрекслера.
— Не знаю, ничего не знаю! Вчера — Дрекслер. Сегодня можем быть мы. Убийца неуловим! Проникнуть в дом Федоровской, где столько слуг, расправиться с двумя профессиональными разведчиками…
— Почему все уверены, что это дело рук одного человека?
— Умнейшее замечание, Елизавета Антоновна. Возможно, кто-то решил использовать почерк убийцы Федоровской, чтобы свести счеты с Либером и Дрекслером. Только… мне представляется: здесь поработал один и тот же человек. Жесткий и неуловимый. Что делать? Вечером нам снова быть на собрании нашего общества, а как идти по ночным улицам города? Оставил бы вас в гостинице, но безумно боюсь за свое главное сокровище.
— Я могу постоять за себя.
— Это вам только кажется, дорогая Елизавета Антоновна.
— Вооружусь кинжалом, или лучше буду иметь при себе пистолет.
— Не поможет. Дело в том,
— Что тогда делать?
— Ума не приложу.
— А ежели это пустые страхи?
— И такое возможно. Следует серьезно подумать.
— Подумайте, отец. В вашу голову приходят гениальные мысли.
Однако пока в голову Антона Алексеевича никаких мыслей не приходило. Он закрывал глаза и видел одну и ту же картину: марширующие толпы сторонников монархии, звучал знаменитый гимн: «Так за царя, за родину, за веру мы грянем громкое: ура! ура! ура!». Потом он понимал, что все это — кадры кинохроники на большом белом полотне. И вот кто-то ловко разрезал полотно. Появлялся убийца в маске, в руках у него нож.
— Кто ты?! — вопрошал Антон Алексеевич.
Убийца молчал и лишь беззвучно раскрывал рот. Он смеялся.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Горчаков обдумывал, как и где отловить Никиту Никодимовича. Он пришел в театр на свой страх и риск. В данную минуту режиссера здесь может и не быть. А если даже он в театре, охранник-горилла не обязательно пропустит, придумает какую-нибудь причину. Александр ведь не из полиции и не из службы безопасности.
Но повезло! Когда Горчаков подходил к театру, Степанов как раз выходил из служебного входа. Александр сразу крикнул:
— Никита Никодимович!
Глазки режиссера забегали, наверное, он отчаянно думал: куда спрятаться? Потом, понимая, что некуда, покорно двинулся навстречу.
— Мы с вами не договорили, — напомнил Александр.
— Не о чем говорить.
Никита Никодимович достал платок, обтер покатый лоб. Я уже все рассказал, больше мне ничего не известно.
— А как насчет вашего знакомства с Либером?
— С кем? — удивление режиссера было разыграно на редкость плохо.
— С тем господином, которого убили на следующий день после гибели Зинаиды Петровны.
Степанов отшатнулся, стал белым, как полотно, ноги не держали его. И тут на помощь шефу выскочил неутомимый охранник-горилла.
— Опять ты, журналюга?
— Опять я.
— Никита Никодимович, разрешите, я вышвырну его отсюда. А еще лучше испорчу его смазливую «визитку».
— Попробуй! — Горчаков на всякий случай встал в свою любимую стойку. — Обожаю смотреть, как с грохотом падают шкафы вроде тебя.
— Прекрати, Терентий, — с трудом выдавил из себя Степанов. — Человек из газеты. Я обязан с ним переговорить.
Горилла, проворчав под нос угрозы в адрес Александра, все же развернулся и ушел. Горчаков предложил пообщаться в скверике напротив театра. Никита Никодимович, опустив голову, обреченно двинулся за своим мучителем.
— Итак?.. — начал Александр.
— Итак? — переспросил Степанов.
— Насчет Либера.
— Разве он имеет отношение к смерти Федоровской?
— Кто знает. Однако и он мертв.
— Я его плохо знал.
— Настолько плохо, что беседовали с ним как старые друзья?