Призрак бомбея

Агарвал Шилпа

Гулу молча собрал разбросанные чемоданы и уставился на Мизинчика вытаращенными, перепуганными глазами.

Мизинчик попыталась сделать шаг, но застыла как вкопанная. В ушах звучал последний шепот призрака: «Услышь меня».

На глаза навернулись слезы, и Мизинчик разрыдалась, оплакивая судьбу младенца, родившегося хиджрой.Она встречала хиджроввсю жизнь — их загадочные фигуры, как тогда в кафе «Эм-пресс», оскорбляли естественный порядок вещей. Принадлежи они хоть к высшей, хоть к низшей касте, им все равно суждено стать отверженными, и несчастным не приходится рассчитывать на людское снисхождение.

Мизинчик

глубоко вздохнула и вздрогнула, припомнив, что сама участвовала в этой злосчастной эпопее.

Ведь и она отворачивалась от правды — от мира возможного. Поддалась притягательному соблазну сплоченности.

Мизинчик украдкой потрогала журнальный снимок матери, прикрепленный к краю ду патты.

А потом, вытерев слезы, вздернула подбородок:

— Домой, Гулу, отвези меня домой.

Эпилог

Каждое утро Мизинчик вставала пораньше и помогала бабке обойти бунгало, наматывая по пять, а то и по десять кругов, после чего Маджи удалялась на молитву в комнату для пуджи.Со временем Маджи несколько окрепла и даже заговорила, но никогда не пыталась снова встать во главе семейства. Большую часть времени она проводила в своей темной спальне или в комнате для пуджи— вдали от пульсирующего сердца бунгало. Савита приказала разобрать богато украшенный трон Маджи и вынести его из зала, а сама принимала гостей, сидя на золоченом диване с толстой обивкой, привезенном из Европы.

Изредка заходила соседка Вимла Лавате — через главные ворота, как и подобает гостям, а не через тайный проход на заднем дворе, который по недосмотру вскоре зарос кустами и вьющимися лозами. Обе женщины, сломленные трагедией, уже не беседовали, как в былые времена. Для Маджи это было слишком тяжело, а Вимле просто нечего было сказать. Они молча утешали друг дружку своим присутствием да усердно пили чай, оставляя на дне фарфоровых чашек сахарный осадок.

Мизинчик продолжала ухаживать за бабкой почти так же, как раньше: писала письма, присматривала за комнатой для пуджи,передавала указания прислуге. Но по какому-то негласному уговору она занимала теперь более важное положение. Вернувшись в тот день в бунгало и решив побороться за собственную судьбу, она заявила о своих правах на законное место в доме Митталов. А потом долгими днями и ночами поражалась, как животворящие руки Маджи, принесшие ей самой столько радости и любви, могли причинить такие страдания.

Инспектор Паскаль так и не разрешил загадку исчезновения Милочки Лавате, и эта единственная, вопиющая неудача никогда не давала ему покоя. Однажды ему показалось, что Милочка идет глухой ночью по Колаба-козуэй и останавливается перед «Прелестной модой», словно о чем-то вспомнив.

— Мисс Лавате! — окликнул он и бросился к ней. — Мисс Милочка Лавате!

Но не успел он пересечь улицу, как видение испарилось. Еще пару недель он получал рапорты от коллег из Мадраса и Пондичерри, которые тоже якобы видели девушку на побережье.

Возможно, им это не померещилось. Ведь той жуткой ночью в Аравийском море, когда она нырнула в студеную, бездонную пучину, Милочка получила от Авни неожиданный дар: способность постижения своей судьбы. Истинной судьбы — быть свободной.

Поскольку Милочка так и не

нашлась, газеты без устали писали о ее загадочном исчезновении, и этот случай вошел в анналы истории города. Заподозрили, что она сбежала с Инешем, владельцем рубинового 500-кубового «триумфа», который пропал в ту же ночь, что и Милочка.

Инеша застращали, наложили взыскание, но в конце концов отпустили в обмен на непомерную взятку, которую выложили обезумевшие родители. Правда, со своим любимым мотоциклом он распрощался навсегда.

Харшал Лавате считал, что сестра сбежала назло ему, из-за его навязчивых приставаний. Он понапрасну разбазарил кучу семейных денег на частного детектива, который тратил весь свой гонорар на дорогих европейских шлюх в Камат-хипуре — недалеко от того места, где одна стареющая проститутка покончила с собой, убив перед этим своего юного сына и его дядю девятидюймовым ножом рампури.

Наконец, после многомесячных поисков и внезапного пересыхания денежного потока, детектив представил Харшалу папку со своими находками. В детальном отчете он упоминал «Сутры Ману», или Первые Законы Человечества, объясняя исчезновение Милочки пятым типом брака — исач-хавиваха.«При этом способе, — писал он, — жених соблазняет девушку талисманами и черной магией и женится на ней без согласия родителей. По моему мнению, в ту страшную ночь ее соблазнил не кто иной, как сам дьявол».

Харшал сжег отчет — скорее из страха, чем от ярости. В ту ночь, когда он изнасиловал Милочку, она нанесла ему рану, и у него до сих пор болело где-то глубоко в кишках. Харшал проник в сестру всего лишь раз — один-единственный. Но потом она каким-то чудом высвободилась, повалила его на живот и пронзила сзади. Он так и не понял чем, а лишь почувствовал, как кольнуло внутри и как лопнула кожа, — невыносимая боль! С тех пор у него кровоточила прямая кишка и он жестоко мучился при каждом испражнении. «Уж точно в нее кто-то вселился, — в ужасе решил Харшал. — Какая-то отъявленная нечисть».

Долгими вечерами Вимла перебирала брачные предложения Милочки, сложенные в вишневой сумке, дотошно отслеживая, кого из кавалеров уже окрутили, а кто еще свободен. От месяца к месяцу число подходящих холостяков сокращалось, а вместе с тем угасала и надежда, что дочь когда-нибудь вернется. В глубине души Вимла верила, что Милочка жива, поскольку обнаружила пропажу золотых украшений, которые приберегла для дочкиного приданого. Одна лишь Милочка знала, где они спрятаны. И понимать, что ее побег был преднамеренным, было больнее всего.

Тамаринд выкорчевали, распилили на бревна и увезли — Вимла расплатилась за работу двумя великолепными сари. На его месте посадили манговое дерево, но оно не принялось, впрочем, так же, как ними гуава. В конце концов этот клочок земли так и остался странным островком увядания, вкрапленным посреди сочной райской зелени Малабарского холма.

Милочкину золотистую дупатту,которую Джагиндер забрал у инспектора Паскаля, заперли и забыли в одном из стальных шкафчиков Маджи, где она и лежала, пока Нимиш не переселился в комнату бабки после женитьбы на Джухи Кханделвал. Одним холодным утром уходящей зимы, когда Джухи открывала китайские шкафчики Маджи, чтобы заменить ее белые вдовьи сари, уже траченные молью, на свои яркие свадебные, она вдруг обнаружила дупатту,изящно вышитую изумрудными лепестками и странно пахнувшую морем. Накидка показалась ей старой, тяжелой, словно в ткань вплелось что-то живое.