Призрак былой любви

Леннокс Джудит

Не будь я немного пьяна, я ни за что не стала бы звонить. Я неуверенно поднялась на ноги, взяла телефон, набрала номер. Когда Патрик ответил, я не знала, что сказать.

— Алло? Алло? — В голосе Патрика послышалось раздражение. — Кто это?

— Ребекка, — выдавила я.

— Ребекка? Я собирался тебе звонить.

Я моргнула, с удивлением глядя на телефон.

— Зачем?

— Завтра еду смотреть дом. Не составишь компанию?

— Дом? — тупо повторила я.

— Да, хочу купить дом в Камбрии. Агент по недвижимости прислал данные.

— А мне всегда казалось, что ты предпочитаешь Доклендс. [35]

Дачу подбираешь?

— Что-то вроде. Поедем?

«Наверно, он так же ведет себя на судебных заседаниях, — подумала я. — Резко задает каверзные вопросы запинающимся свидетелям».

— Ладно, — согласилась я.

На следующий день, в субботу, он заехал за мной в семь часов утра. За ночь небо прояснилось, облака растаяли. Когда Лондон остался позади, я вдруг поняла, что меня переполняет счастье. Я почти забыла, что значит быть счастливой. Мы покатили на север.

35

Доклендс(Docklands) — район на востоке и юго-востоке Лондона на берегу Темзы; новый деловой центр, призванный соперничать с Сити.

— В начале июня я еду в Нидерланды, — сообщила я. — Хочу посмотреть, где жила Тильда. В ее записной книжке я нашла имена людей, у которых можно навести справки.

— С кем ты намерена поговорить? — спросил Патрик, сосредоточенно глядя на дорогу.

— С Яном ван де Криндтом. С женщиной, что жила по соседству с Тильдой в сороковом году. С дочерью Ханны Шмидт. Она живет в Схевенингене.

Я немного поговорила о Голландии, но потом ушла от этой темы. Я чувствовала, что Патрик все еще враждебно настроен к решению Тильды предать гласности историю своей жизни, и не хотела портить нам обоим настроение. Из магнитолы лилась музыка Телемана и Вивальди; время от времени мы останавливались, чтобы выпить кофе. Где-то к северу от Ноттингема рельеф сельской местности с равнинного сменился на складчатый, гористый; зелено-бурая монотонность центральных районов Англии исчезла. Солнце отражалось от серебристой глади озер, лежащих между холмами; деревья на склонах утопали в синеве окружавших их колокольчиков.

Мы сделали короткую остановку на обед и поехали дальше. Деревья теперь встречались реже, травяной покров сменился вересковым ковром, из земли, словно кости, торчали валуны. Патрик сверился с картой.

— Где-то здесь должна быть проселочная дорога, а потом, слева, грунтовая.

Проселочная дорога, петлявшая между высоких холмов, оказалась шириной как раз с «рено». Грунтовую дорогу — две параллельные колеи, заросшие вереском, — мы едва не проскочили. Она взбиралась по склону холма под невероятно острым углом.

— Нам придется немного пройти пешком. У тебя подходящая обувь?

На мне были босоножки. Я подумала про гадюк, но потом решительно выбросила из головы дурные мысли и выбралась из машины. Оглянувшись, я увидела серую ленту дороги и похожий на спичечный коробок паб, где мы обедали.

Перед нами вздымался крутой склон, поднимавшийся в поднебесье, словно огромная серо-лиловая приливная волна.

— Вон он, — сказал Патрик.

Сначала я увидела высоко на склоне только несколько полуразрушенных сельскохозяйственных построек. Потом узрела насаженный на забор щит агентства по продаже недвижимости, яростно дрожавший на ветру. Ну и ну!

— Это?

Патрик пошел вперед, протаптывая по вереску тропинку. В долине было безветренно, но здесь дуло со всех сторон и было холодно. В затененных впадинах на округлых

вершинах лежал снег. Когда мы приблизились к ферме, я увидела, что усадьба состоит из трех зданий — жилого дома и двух хозяйственных построек. На толстом кровельном шифере плясали солнечные блики. Зимой склон защитит дом от снега и северного ветра.

К тому времени, когда мы добрались до фермы, я совсем запыхалась. «Слишком много сижу за столом и мало двигаюсь, — строго сказала я себе. — Осенью запишусь на аэробику». Патрик тем временем достал из кармана ключ и листал буклет, который ему дали в агентстве.

— Пожалуй, начнем с жилого дома. Хлев и амбар посмотрим позже.

Он вставил ключ в замок. Тот обиженно заскрипел. Патрик открыл дверь, и в нос мне ударил запах паутины и сырости — первый признак того, что дом слишком долго простоял в полном запустении. Пока мои глаза привыкали к полумраку, я услышала шорох убегающих крошечных лапок.

— Нужно было взять фонарь, — сказал Патрик. — Ты ничего не имеешь против паутины?

«Если ее не очень много, — хотела ответить я. — Господи, зачем ему эта развалюха, даже в качестве дачи?» Потом он распахнул дверь, и я сразу поняла. В огромное каменное окно, которое было даже больше, чем в гостиной Тильды, струился свет, разрисовывая белыми полосами пол, выложенный каменными плитами.

— Божественно, — прошептала я.

— Точно. — Патрик улыбался.

Хорошим глазомером я похвастать не могла, поэтому затруднялась сказать, на какое расстояние открывался вид из окна — на пять миль, на десять или на пятьдесят. Но впечатление создавалось такое, будто весь мир, во всем его великолепии, развернулся перед тобой как гобелен. Тамбурным швом вытканы дороги и сложенные без раствора каменные стены, переплетением в елочку — реки и ручьи, французскими узелками вышиты валуны и амбары, золотой парчой — озера.

Я отвернулась от окна и обвела взглядом комнату. Она была просторная, с высоким сводчатым потолком под самой крышей, с роскошным громадным камином. Я представила ее со шторами и ковриками, с пылающими поленьями и со свечами в канделябрах. Следующая комната — кухня — тоже была огромной.

— Слава богу, хоть «Ага» [36] есть.

— Примерно двадцать пятого года, — сказал Патрик. — Работает на угле.

Часа три, наверно, потребуется, чтобы разогреть на такой котлеты по-киевски. Мы обследовали весь дом — ванная комната, как ни странно, отсутствовала, — потом пошли смотреть хозяйственные постройки. Пока мы были в доме, на горных вершинах сгустились тучи, на улице потемнело.

36

«Ага»(Aga) — фирменное название кухонной плиты английской компании «Глинуэд».

— Так… м-м-м… удобства, — произнес Патрик. Он как-то подозрительно глянул на буклет и распахнул дверь.

Я увидела нечто вроде деревянной скамьи с тремя дырками, вырезанными в сиденье, — мал мала меньше. Медведь-папа, медведица-мама и медвежонок. Я быстро закрыла дверь.

Патрик направился к следующему зданию.

— Хлев, — сказал он, открывая дверь огромного сарая. — Чтобы овцы зимой не мерзли.

Пока мы осматривали темное помещение, пошел дождь. Похожие на прутья серебристые струи прибивали к земле вереск, отскакивали от валунов, прятавшихся в зарослях утесника. Мы оба были в джинсах и футболках. Я стояла в дверях, глядя на дождь. Патрик подошел, встал рядом. Там, где его тело соприкасалось с моим — плечо, локоть, бедро, — у меня зудела кожа.