Призрак гнева
Шрифт:
— А тебе-то что, — она полоснула его взглядом из-под растрепанных волос. На избитом и окровавленном лице страшно, траурно чернели огромные глаза. — Тебе какое дело? Это моя семья, а не твоя.
— Может, объяснишь, что происходит?
— Я не обязана объяснять. Ты мне никто!
— Замолчи! — Бран стиснул кулаки. — Еще слово, и я тебя ударю. Клянусь, я тебя ударю, если не прекратишь!
— Ну, ударь! Ты об этом только и мечтаешь! — она выпрямилась. В правой руке блеснул топор. Она протянула его Брану.
— На, ударь! — закричала Улла.
— Заткнись!
— Убей! Убей! Я все равно тебя ненавижу! Я тебя ненавижу! Скотина! Я тебя ненавижу!!!
Костер за спиной у Брана загудел, и, обернувшись, он увидел, как пламя разрастается, свистя и рыча. Оно казалось красным, будто кровь, будто жадная разинутая пасть: пасть, что пытается проглотить этот дом — и все вокруг. И его, и конунга, и Уллу. Рев вырвался из огненной глотки.
Голос зверя.
Бран шагнул к Улле, обнял ее, забрал топор и отбросил в сторону. Она сопротивлялась, но все слабее и слабее.
— Давай уйдем, — сказал Бран. — Давай мы с тобой просто отсюда уйдем.
— Оставь меня… я не хочу… я… тебя ненавижу…
— Я люблю тебя. Давай уйдем. Давай прекратим это, вот и все.
Она заплакала, уткнулась лицом ему в плечо. Руки соскользнули и повисли.
— Как же ты мог, — прошептала Улла. — Как ты мог подумать, что я… будто я хотела тебя… будто я могла вас… Как ты мог поверить. У меня никого, никого, кроме тебя… Ребенок… был от тебя. Я тебя люблю. Как же ты мог… Как ты мог…
— Прости… прости. Я был дураком.
— Они же просто спят. И ты… был должен спать…
— Я знаю.
— Тогда почему… почему ты такое сказал? Ты думаешь, я могла бы тебя убить? Отравить? Ты думаешь, я бы… я бы могла?!
— Нет. Конечно, нет. Конечно.
— Как ты мог… Как посмел такое сказать… подумать… Ведь я же тебя люблю. Ты ведь видишь мысли. Разве ты не видишь, что я тебя люблю?! Ты не должен был быть здесь. Я не хотела, чтобы ты был здесь… чтобы все это упало и на тебя… Это не должно было вот так. Я старалась.
— Я знаю.
— Я думала… надеялась, что ты станешь меня ненавидеть.
— Я не могу тебя ненавидеть. Я люблю тебя и никогда не брошу. Пойдем со мной.
— Но ведь ты мне не веришь.
— Я верю. Верю. Я все знаю, и я тебя люблю. Я хочу тебя отсюда забрать. Пожалуйста, пойдем.
— Не могу.
— Ты можешь. Идем.
Улла попыталась отстраниться.
— Нет, — ответила она. — Я останусь здесь.
Она опустила голову. Бран за подбородок поднял ее лицо.
Конунг застонал и шевельнулся.
— Боже, как он тебя избил, — Бран провел пальцем по Уллиной щеке. Кровоподтек темнел там, как след от ожога. — Чем ты его ударила? Топором?
— Да… обухом, — она быстро, испуганно посмотрела на отца. — Он хотел… он меня…
— Я знаю.
— Я сама во всем виновата. Это я затеяла.
— Затеяла что?
— Все вот это. Я собиралась его убить. Хотела прийти сюда… и убить моего отца. Моего
— Родная, не надо. Отпусти себя. Оставь это, прошу.
— Я не могу оставить. Ни за что. Ни за что! Я хочу, чтобы он умер. Чтобы мучился, как я! Чтобы понял… почувствовал… Он же никогда со мной не говорил. Ни с кем из нас не говорил, кроме Асы. Но я хотела, чтобы он почувствовал. Чтобы они оба почувствовали! Ведь он же мой отец. Почему он никогда ничего не хочет знать? Почему ему все равно, что со мной происходит?! Он всегда… всегда меня не замечает. А я хотела, чтоб заметил. Я только хотела, чтобы он заметил… вот и все. Он мне никогда не помогал. Я… мне так нужна была помощь… а он не помог. Он ничего не хотел знать. Никто ничего не хотел знать. Но ведь он же — не никто. Он мой отец! Почему он меня ненавидит? За что? Что я сделала?
— Оставь его. Просто оставь его, и все.
На ее глазах набухли слезы. Она произнесла:
— Я так запуталась… Не знаю, что я делаю. Зачем? Я хотела, чтобы ему стало больно… а теперь всем больно. Очень больно… — ее рука скомкала одежду на груди — там, где сердце. — Ох, боги… так больно. Я думала, он тогда поймет… Но теперь сама не знаю, не понимаю, ничего больше не понимаю, все темно, будто в тумане…
— Улла, ты…
Она покачала головой.
— Нет, — сказала она. — Только не жалей меня. Я все это сделала сама… и сама буду отвечать. Отец придет в себя, и я с ним поговорю. Я всегда хотела с ним поговорить! Я хочу, чтобы он хоть раз меня послушал, — она шагнула в сторону, но Бран удержал ее за руку:
— Не думаю, что это хорошая мысль.
— Я должна. Я объясню ему…
— Глупая, он же тебя убьет! Ты что, не понимаешь?
У нее сделалось беспомощное, по-детски растерянное лицо.
— Но мы не можем… вот так… — выговорила она. — Все не может вот так кончиться. Я хочу ему объяснить…
— Улла, он не станет тебя слушать. Он убьет тебя.
— Не говори мне этого…
— Но это правда, родная.
— По-твоему, он совсем меня не любит? Совсем-совсем?
— Я не знаю.
Улла покачнулась.
— Я хочу умереть, — прошептала она.
— Зачем тебе умирать? Надо жить.
— Не хочу…
— Ты хочешь, Улла. Хочешь. Просто сейчас ты этого не знаешь. Пойми, если ты умрешь, ничего уже не будет. Целого мира не будет. Пойми же, любимая моя. Тебя не будет, и все.
— Пусти, — она потянула у него свою руку, но Бран только крепче сжал ее ладонь.
— Пусти… Зачем мне жить? Что я стану делать…
— Не знаю, Улла. Я не знаю. Но ты найдешь, что делать. Если будешь жить — ты найдешь, что делать. Дорогая моя, любимая, прошу тебя: не умирай!