Призрак и я
Шрифт:
— Сочувствую, Лидок, но, уверен, ты что-нибудь придумаешь! Понимаешь, я не могу тебя взять, Марина едет со мной, и она… она беременна. Прости, что вот так, как снег на голову тебе все это выкладываю, малыш, но ты же понимаешь, что я сам ничего не знал. Все открылось буквально вчера вечером… — Я его уже не слышала. Я опустила трубку и вдруг все поняла. Он никогда не собирался бросать свою жену. И разговоры о том, что он не сможет от нее уйти, пока дети не станут совершеннолетними, и о том, что мне нужно сделать аборт, потому что у него уже и так трое детей, которых тяжело содержать, — все это было ложью, жестокой, отвратительной ложью… — Лидуня, Лид, ну послушай, — услышала я голос из трубки,
— Да? Что-то еще?
— Ты пойми, я пока сам в шоке, но, если я не уеду, случиться может все, что угодно. Но это же не навсегда, я вернусь, через пару месяцев, и мы с тобой все обсудим. Хорошо, малыш? — Его голос был теперь почти незнакомым.
— Нет, Паш, не нужно. Езжай, и когда вернешься, ты меня не ищи, ладно? Только вот скажи, тебе не жалко того ребенка, который мог у нас родиться?! — спросила я.
— Лида, да пойми ты! Я ничего не знал, а сейчас пятый месяц, она молчала, аборт делать уже поздно! Думаешь, я рад тому, что потяну четверых детей и жену на шее? Я вчера с ней разругался в пух и прах, и вообще… ой, подожди, другая линия! Сейчас, повиси пару минут, это по делу! — Я услышала незатейливый мотивчик, а потом снова его голос: — Да, мой пупсик, как себя чувствует наша будущая мамочка, а, Оленька? — Он звучал так ласково, со мной Паша никогда так не разговаривал, даже в моменты, когда мы были близки.
Все стало ясно. Я даже не хотела спорить, или плакать, или пререкаться, не было смысла.
— Поругались, говоришь? — только и ответила я. — Удачно тебе разрулить все дела, — и с этими словами нажала на кнопку «Отбой», а затем и вовсе выключила телефон. Сердце стучало часто-часто, но сейчас мне казалось неважным, бьется ли оно вообще. Я встала из-за стола, вышла в коридор, на автомате дошла до стола ресепшен, сказала секретарше, что уже не вернусь сегодня, и вышла, почти выбежала из офиса.
Дождь, вопреки ожиданиям, не прекратился, а лишь усилился. Пока я добежала до машины, припарковать которую недалеко у выхода не удалось, промокла до нитки. Наконец я захлопнула за собой дверь и включила двигатель. Трясущимися руками достала сигарету и жадно затянулась. В ушах звучала чертова фраза: «Да, мой пупсик, как себя чувствует наша будущая мамочка, а, Оленька?» Ну почему, почему я позволила себе потратить столько лет на то, чтобы дождаться этого? Я даже не знала, как его назвать после всего произошедшего. И зачем я сделала аборт?! Сейчас у меня был бы малыш. Я бы вернулась домой, он бы обнял меня, и мне стало бы легче… А потом он попросил бы меня купить ему новую игрушку, а я бы ответила: «Знаешь, меня уволили, нам придется зажаться, дорогой!» Я нервно усмехнулась. Наверное, правду говорят: все, что ни делается, — к лучшему!
Росла уверенность, что я играю главную роль в каком-то абсолютно абсурдном латиноамериканском сериале. Мне всегда казалось, что одновременно все плохо бывает только в такого рода фильмах, но не в жизни. Хотя, с другой стороны, я бы не отказалась в конце двести пятидесятой серии выйти замуж за богатого плантатора или хотя бы хозяина фирмы, где когда-то работала.
Глаза вдруг наполнились слезами. Я почувствовала, что вытираю влагу со щек. Это отдавало дешевой мелодрамой. Сквозь слезы я смотрела на фонари, и они казались такими прекрасными, словно звезды, яркие, желтые и недосягаемые, и это видение вдруг наполнило меня удивительным спокойствием. Я вращала головой, наблюдая, как свет от фонарей оставляет за собой расплывчатый след, и думала, что сейчас, наверное, скорее счастлива, чем расстроена.
Итак, перспективы «замечательные».
Дорога домой оказалась на удивление свободной. Я постаралась абстрагироваться от мыслей о происшедшем, выпила успокоительное, всегда лежавшее в бардачке на всякий случай, и включила музыку на полную громкость. Старый добрый Фрэнк Синатра! Пусть говорят, что это мужская музыка, но, когда весь день вертишься как белка в колесе и получаешь целую тучу неприятных новостей, ничто так не расслабляет, как «My way». Я начала подпевать в голос:
— And now, the end is near, and so I face, the final curtain.. [1]
1
И вот конец уже близок, и я стою перед последним занавесом (англ.).
Проезжавшие мимо водители смотрели на меня с удивленными улыбками, но я ловила их взгляды уголком глаза, даже не оборачиваясь.
— Regrets, I had a few, and then again too few too mention.. [2]
А вот уже и дом, милый дом. С трудом припарковавшись во дворе, я бодро поднялась по лестнице и позвонила в дверь. Никто не открыл, только Крис, наша такса, звонко залаяла. «Странно, — подумала я. — Седьмой час, где же мама?» Открыла дверь ключом и зашла в коридор.
2
Сожалею в этой жизни я всего о нескольких моментах, и они слишком незначительны, чтобы вообще их вспоминать… (англ.).
— Мам, ты не спишь?
Но никто не ответил. Крис кинулся мне в ноги, скуля и повизгивая, заюлил на месте, а затем начал облизывать руки, поднявшись на задние лапки. Я разделась и, пройдя на кухню, нажала на кнопку прослушивания сообщений на автоответчике. Глядя на ярко-красный кухонный гарнитур, о котором так долго мечтала, я с ужасом думала, что, скорее всего, теперь его придется продать, ведь мы почти наверняка будем вынуждены переезжать в меньшую квартиру.
«Лидия Сергеевна, вас беспокоят из 64-й больницы». Я насторожилась, не представляя, что им от меня нужно. «Ваша мама, Казакова Анна Александровна, сегодня поступила к нам в реанимацию, пожалуйста, срочно свяжитесь с нами, на мобильный мы вам прозвониться не смогли».
«Боже, так вот что за незнакомые звонки были на телефоне! Боже, мама, мама, нет, нет, с ней же наверняка все хорошо».
Я ринулась прочь из квартиры, захлопнув дверь, сбежала по ступеням вниз, вскочила в машину и поехала. Мама уже лежала в этой больнице в прошлом году, она в двух кварталах от дома. Не помня себя, я бросила машину у ворот, несмотря на протесты выбежавшего охранника, и вбежала сквозь проходную к крыльцу с надписью «Приемное отделение».
— Девушка, мою маму сегодня привезли к вам, она в реанимации, Казакова Анна Александровна, пятьдесят второго года рождения, — выпалила я, увидев проходящую медсестру.