Призрак Ленни
Шрифт:
Наверное, где-то в глубине души еще была крохотная мыслишка – а не привиделось ли тебе всё это, парень? Может, и не было ничего? «Не-бы-ло».
А может – это нормально, когда вот так? У кого бы спросить… Набрать сейчас дурку, или полицию, а они скажут: «да у всех так, причем каждую ночь».
Короче, устал я от этих мыслей. Каша в башке, сырая. Как для свиньи, в самом деле – отбросов полно, а варить неохота. Несварение мыслей получается. А с глубинной эмоцией все понятно – это страх. Его сразу и не забыть, и не зажрать.
Но тут вмешался Бог, приоткрыл солнышко на горизонте. Я подошел ближе к окну – светало. Четвертый
Ну, раз солнышко само просится в душу, придется впустить.
Я оделся, обулся, кинул взгляд на прихожую – дом, это все-таки мой дом. Кроме меня, никто не разрулит произошедшего. Пойду, глотну солнышка, и начну разруливать.
На свежем воздухе голова успокоилась. Вместо каши в голове зажурчало, иначе не скажешь. Зажурчало газировкой с пузырьками. Ах, как же ты прекрасен, дорогой друг отходняк! Я шел, наслаждаясь новыми переживаниями – воздухом, солнцем, молодой росой на траве. К счастью, Сиреченск – город зеленый. За эти годы у нас ничего не срубили, потому что центр города совсем исторический, там новострой воткнуть некуда, а вокруг города строить нет смысла, потому что город толком не растет. У нас не было и нет «градообразующих предприятий», мы не моногород, мы вообще непонятно что. Население не растет, новое жилье почти не нужно, а молодежь предпочитает скорее свинтить в столицу, нежели брать ипотеку здесь, впрягаясь на тридцать лет. Вообще непонятно, на чем банки у нас зарабатывают.
Мимо солидно прошлепала поливалка. Старый киношный «ЗИЛ», с бочкой на горбу и протекающей трубой под передним бампером, покатил туда, откуда я шел, оставляя за собой след от сочащейся из-под морды струи. Ясное дело, едет ко мне домой, смыть накопившееся. А я-то понапридумывал – и полицию, и дурку, и чертей. Родной город, в лице коммунальных служб, позаботился лучше – вызвал поливалку. Пусть омоет, так сказать, прошлое.
Впервые мне стало понятно, куда уходят налоги, и я даже порадовался. Спасибо, мэр, в следующий раз снова опущу твое светлое имя в урну.
А сейчас мне приятно идти чистой улицей, и думать о том, чем я нынче займусь.
Пирожок
Но сначала кое-что о юбке. Мне под юбкой хорошо. Это место имеет кучу преимуществ по сравнению со многими другими местами. Больше всего меня радует, что здесь средненько. Это напоминает мне срединный путь Будды.
Я сказал, что здесь хорошо, и тут же заявляю, что средненько. Сейчас объяснюсь. Средненько – не в смысле «кое как», а в смысле «между». И не надо хихикать на «между», я не то имею в виду. Я имею в виду, что «между» – это по-середине. Для особенно средних умов придется привести пару примеров.
Здесь тепло, как в Калифорнии, но не так жарко, как в Долине Смерти. Здесь бывает ветерок, легкий и ласковый, но не припомню, чтобы налетел ураган. Здесь тихо, но не как в сурдокамере, где космонавтов испытывают на стресс. Здесь уединенно, но не одиноко: это вроде отдельной комнаты для важных персон в ресторане – ты вроде бы и не один, и один. И кормят здесь похоже: не то, чтобы всегда накрыто, но по заказу принесут почти всё. Здесь надежно, и здесь я вполне
Здесь всё хорошо, потому что это срединный путь. Однако, даже срединный путь куда-то ведет, и рано или поздно обязан закончиться. В последнее время есть у меня предчувствие, что и мой срединный путь вскоре упрётся в финиш.
Меня зовут Виктор, мне тридцать лет. Я, похоже, еще женат. Но юбка, под которой мне хорошо – это мамина юбка. Сразу стало понятно про срединный путь, да?
То, что мне там хорошо – это проблема. Это меня и волнует, и не волнует. Волнует, потому что я толком не знаю, как проблему решать. Не волнует, потому что я все-таки Виктор, сиречь, «победитель». Кстати, живу я всю жизнь в Сиреченске, городе провинциальном, в меру достославном и давшем стране пару-тройку имен, окопавшихся в Википедии.
Но особенно меня воодушевляет собственная честность. Говорят, что самое страшное – это врать себе. Другому человеку иногда можно. Например, можно соврать фашисту – пусть не в том лесу партизанов ищет. А вот себе врать нельзя. Я отношусь к тому нечастому типу людей, которые себе не врут, а если и врут ненароком, то вскоре это замечают, и перестают врать.
Поскольку я себе не вру, то честно знаю, что я маменькин сыночек. Так получилось. Но я преувеличиваю, так себя обзывая. Я не слишком маменькин, я просто чуток уперся… в юбку. Мне здесь хорошо, но тесно. Мне хочется в мир.
Вы знаете, как устроен мир? Сейчас объясню. Допустим, в детстве у вас были папа, мама и бабушка. Добрая мама занимала семьдесят процентов вашего мира, двадцать занимала теплая бабушка и остальной червонец пришелся на в меру требовательного отца. Когда вы подросли, в вашем мире изрядно прибавилось человеков, но процентовочка всегда остается прежней: семьдесят процентов безнадежных добряков, то есть мам, двадцать процентов теплых заботиков, напоминающих родную бабусю, и десятая часть мира состоит из тех, кто к вам более суров, скажем так. Детский слепок мира следует с нами всю дорогу, и мы неосознанно творим жизнь, сверяясь с тем слепком. Кого-то притягиваем, кого-то отталкиваем, полагая при этом, что это делает Бог. Тут все зависит от нашего бэкграунда, кто чего поначитался: кому Бог всё творит, кому карма, кому судьба…
А все дело лишь в маминых пирожках. Горячих, сытных и, самое главное, предложенных вовремя. Кто еще нам такое предложит, когда мы совсем подросли? Мы же неосознанно их ищем всю жизнь, пирожки эти мамины.
Кстати, я не люблю слово «пирожок».
О, пардон, я обязан предупредить. Дальше читать нельзя, если вам меньше восемнадцати. Если формально, по паспорту, вам больше, но вы не можете с самим собой поговорить о чем-угодно, то дальше тоже нельзя: здесь биологическое расходится с формальным. Там потом еще другие «нельзя» будут, но я постараюсь выставлять вовремя бакены и флажки, чтобы вам не пришлось заплывать и блудить. Но если я чего пропущу, и вам ненароком взблуднётся – не обессудьте, флажок был, сами прозевали.