Призрак мятежного Ориона

Именно в этот период новейшей истории России капитан второго ранга Самарин, командир списанной с Черноморского

флота подводной лодки «С-37», спокойно и уверенно гнал свою молоденькую тёмно-синюю «шестёрочку» в Балаклаву.

Погода была прекрасной, солнце только что освободило свой диск от изрезанного горами горизонта и освещало просыпающуюся природу лучами на запад. Настроение пока ещё недоуволенного в запас офицера было необъяснимым самому себе. Почти два года его отказывались увольнять под разным предлогом. Можно было бы и свыкнуться с мыслью, что этот момент неизбежен. И ведь даже ждал его. Но, всё равно, никому не понятная тоска моряка странно упиралась в неизбежность чего-то. Командующий флотом Касатонов удовлетворил просьбу Самарина и его экипажа. Директива Штаба ЧФ о списании выведенных из боевого состава ЧФ кораблей и военного имущества звучала непривычно:

«Пункт 1. Среднюю подводную лодку С-37 вывести из боевого состава ВМФ РФ и передать в Отдел фондового имущества с последующей реализацией через «Фонд социальной помощи военнослужащим «Пафос» для создания «Музея подводной лодки «С-37».

Пунктом два были перечислены корабли Феодосийской бригады охраны водного рубежа, так же списанных с флота, и так же с последующей реализацией через тот же «Пафос», но часть средств от продажи предназначены для подготовки «тридцать седьмой» к музею.

«Ну, вот и всё. Всё закончилось», – произнес он вслух и вспомнил детство и юношество.

С измальства его тянуло к рисованию и морю, вот и рисовал только кораблики. Сначала цветными карандашиками легко удавались в нежном лазурном море белые пароходики с дымком из трубы, потом акварелью корветы и фрегаты с надутыми парусами, торчащими с бортов пушками и, как-то незаметно быстро на полотно стали ложиться маслом серые крейсера и линкоры. Подводные лодки оставались только в воображении, как и положено потаенному судну. Но обязательно море на изображениях было Чёрным!

Пацан мог только представлять тогда, как хищно выползет с безвоздушной толщи воды, разрезая её поверхность, змеиная головка перископа…и через секунды к грозным махинам помчатся ищущие смерть торпеды…взрыв…всё кончено! Всё в клочья! И всё у пацана удалось!

Самарин хорошо стрелял и это приносило ему не только бешеное удовлетворение, но и торжественную уверенность в себе. Куйбышев был слишком далеко от моря, чтобы съездить как в деревню и посмотреть на него одним глазком. А впервые Самарин увидел не Черное море, а бухту Золотой Рог и Амурский залив во Владивостоке. Сколько было счастья одеть военно-морскую форму и торжественно присягнуть на верность своему народу. Лейтенантские погоны и кортик открыли новую тяжёлую, но его самую красивую, только самаринскую жизнь. Прочный корпус субмарины стал уютным домом, а глубина божественной обителью. С какой страстью он служил своему лучшему народу на планете и самой мощной державе мира. Да, стране,

которой больше нет. Больше двух лет прошло, а будто вчера…

«С-с у к и! Всё, всё закончилось…» – опять выскочило вслух из сдавленных лёгких. Через пару часов Самарин сдаст обходной лист и заберёт предписание в Анапу. Только одна мысль о том, что его корабль остаётся с ним и его ждёт интересное дело, сдерживали жесточайшую депрессию. А «с у к и» теперь уже не дождутся, чтобы боевой офицер посвятил себя на гражданке служению размытому Отечеству или мантулил на какого-нибудь дядю. Вот и сейчас он, взбудоражив себя с пол-оборота Горбачевыми и Ельциными, моментально успокоился и смачно сглотнул слюну.

Скоро Бахчисарай, полупустая трасса приносит успокоение педалью газа. Знакомые горно-зелёные с юга и красно-маковые пейзажи с севера радовали и успокаивали взбудоражье необъяснимости. Яйла не скрывается с левого бокового обзора. Можно бы сократить по живописной дороге через Черноречье, но разве можно проехать мимо Инкермана и Севастополя!? В последний раз при погонах.

Необъяснимое настроение было у большинства бывшего народа. Тот, кто совсем недавно сам себя громко называл «хохлом» и даже заметно отличался и даже гордился некой нравогадостью, стал брезглив к своему началу. Это явно-пресмыкающее, хитро-проникающее и лукаво-скользкое теперь требует называть его пафосно-протяжно «украинец», да ещё ударяя на всё слово с «э»-шной мякотью в конце.

Мы так любили украинские песни и борщи, что сами поощряли их особливость души и смекалки.

С какого-то момента или краткого периода не могло уложиться в голове Самарина: «Что же происходит? Почему чувствуешь себя обмазанным гадостью? И что? Теперь на пропитанной русской кровью земле Крыма надо пресмыкаться? Стесняться чего-то? Молчать? Изворачиваться? Хитрить? Лукавить? Тьфу! Противно».

Конечно, как у любящего с детства историю и отличника по предметам марксистко-ленинской философии у него были ответы на все свои вопросы. Заряжаясь близостью славного города-героя, Самарин продолжал мысли как выступление на политзанятиях:

«Украина стала государством, а значит, проживающей на ней человек – украинец! Как есть россиянин, как есть англичанин или американец. Сама необъяснимость подопытного отделившегося народа стала состоянием вроде неестественной ауры, поля, пространства и материализованной среды вроде космической невесомости вне эфира, то есть независимости от притяжения к чему-то. Была польской «Окраиной» с центром тяжести в Варшаве, к чему привыкли и венгры, и австрияки…турки, германцы, да и русские…а потом и вся Россия, да и целый советский народ.

Вот немец, например! Немцами или немчурой называли на Руси всех западных европейцев, кто по-русски не понимал, и объяснить толком не мог. «Нем» – неговорящий по-нашему. А из-за постоянных войн с германцами и пруссаками их стали называть немцами. И прижилось. Так и украинцы прижилось.

Казалось бы, с бухты-барахты, а в паспортах вместо «малоросс» с двадцатых годов стали писать «украинец». Часть населения противилось этому. «Малороссия» – истинно россейская, русская земля, означало коренная!