Призрак Небесного Иерусалима

Дезомбре Дарья

– Стройно… – не мог не согласиться Андрей. – Продолжайте, стажер Каравай.

– Номер четыре – пьяница, найденный в Кутафьей башне, на месте храма Гроба Господня в Иерусалиме. Цифра – в виде свежей татуировки на плече. Участковый утверждает, что раньше ее не видел.

– С этим я провалился, – развел руками Иннокентий. – Только время потратил и хороший костюм… – Он остановился, столкнувшись с Андреевым ироничным взглядом. – В общем, зря беседовал с тамошним алкогольным гуру. Кроме того, что Николай Сорыгин был человек-цветок, ничего не выяснил.

– Это еще что?

– А это значит, жил, как растение, пил водку,

как дышал, и так далее. Ничем не интересовался. Ничего плохого не делал. Впрочем, ничего хорошего тоже. Эдакий архетип пьяницы. И замечу, и убили-то его именно водкой, по старинному, как водится у нашего мрачноватого Робин Гуда, способу…

– Следующим, – сказала Маша, – мне кажется, был архитектор Гебелаи…

– Это не тот ли, что кучу народу положил: сконструировал станции метро, а те обвалились?

– Он. – Маша взглянула Андрею в глаза и не выдержала: – Андрей, на самом деле я уверена, что это наш маньяк! Мы даже не стали выяснять гебелаивские прегрешения – тут и так все понятно. Были сотни жертв. Вина архитектора доказана. Но обвинение сняли по амнистии. Его нашли в квартире на Ленивке…

– Яффские ворота Иерусалима, – встрял Иннокентий. – Он умер от истощения, а был заслуженным архитектором, лауреатом всевозможных премий, богатым и обласканным. На него был пришпилен орден. Прямо к коже. – Кентий протянул Андрею фотографию ордена, найденную в Интернете. – Это орден третьей степени «Ахьдз-апша», выдаваемый в Абхазии за особые заслуги. В нем семь лучей. Два из которых были обломаны.

– И их осталось пять, – мрачно подытожил Андрей и привычно потер переносицу. – Хорошо. Давай дальше.

– Дальше – мы смогли опознать руку.

– Какую руку?

– Помните, полгода назад дело о руке отдельно от тела и с картиной Шагала? Так вот. Мы вышли на коллекционера, у которого эта картина была украдена. И он опознал руку.

– Опознал руку? – Андрей поглядел на них скептически.

– Этот человек обладает уникальной зрительной памятью, – подтвердил Иннокентий. – Он узнал татуировки на руке: они встречались с вором, Самуйловым, во время дачи свидетельских показаний. Дело в том, что он не первый раз грабит одних и тех же коллекционеров.

– Мне кажется, рука – это символ, – сказала Маша. – Убийце было все равно, какого убить вора, главное – вора.

– Согласен, – кивнул Иннокентий. – Рука для него – знак. Как, знаете, иероглиф, обозначающий понятие «воровство». К тому же руки ворам отрубают со Средневековья и по сей день.

– Где? – спросил Андрей. Но Иннокентий его понял.

– Покровский собор – гора Сион. Помните, во времена Грозного его так и называли – «Иерусалим»?

Андрей, конечно, ни черта не помнил. Но вдруг почувствовал, будто на него пахнуло нездешним холодом. И был рад тому, что Иннокентий плеснул ему в стакан еще виски.

Маша

Маша не совсем поняла, почему хмурый поначалу Андрей так явно разгладился лицом, но отнесла это целиком за счет хорошего алкоголя.

«Надо будет носить фляжку с собой на Петровку», – хихикнула она про себя. Но не могла не признаться что таким, доброжелательно-расслабленным, Андрей стал ей много более симпатичен. Он наконец был не в джинсах, и тонкий свитер не скрывал, а подчеркивал отсутствие жировых отложений. «Наверное, спортом занимается, как ненормальный», – подумала Маша чуть виновато, стыдясь своего неиспользованного

абонемента в спортклуб. И еще ей понравились его руки: кисти, обхватившие стакан с виски, были неожиданно – неожиданно для ее восприятия неприятного начальника – не грубыми, пальцы – пропорциональными небольшой ладони – гибкими, чуткими. И глаза – когда смотрели на нее без обычного раздражения – пронзительными, несмотря на казавшийся ей всегда скучноватым голубой цвет. Приходилось признать, что капитан Яковлев, хоть и был совершеннейшим для Маши инопланетянином, человеком другой породы и племени, обладал какой-то хмурой… притягательностью, что ли? И Маша смотрела на него с привычной опаской, но и с любопытством. «Наверное, у него было много женщин», – решила она и покраснела. Слава богу, никто на нее не смотрел: Иннокентий, в роли хлебосольного хозяина, подливал гостю виски. А сама Маша решила больше не пить, поскольку даже один бокал уже привел ее к таким нескромным мыслишкам.

– Молодцы! – тем временем похвалил их Андрей. – Молодцы, что опознали жертву – проще будет отыскать тело. Хотя, скажем прямо, без рук их попадается не слишком много.

– Видала, Маня, – подмигнул Маше Кентий. – Вот тебе и первый комплимент от начальства.

– Я польщена. – Маша улыбнулась Андрею, и тот в ответ выдал обаятельнейшую ухмылку. «Надо срочно перестать пить», – подумала Маша, а вслух сказала:

– Переходим к губернаторше – Туриной. Мы не знаем ее порядкового номера, но она тоже убита средневековым способом – четвертованием. Обернута в газеты, где была разоблачительная статья некоего Шишагина А., касаемая ее бесконечного взяточничества. И найдена в Коломенском, находящемся в прямой перекличке с часовней на месте Вознесения Господня в Иерусалиме.

– Согласен, – склонил голову Андрей уже без улыбки.

– Еще певец, Лаврентий… – нахмурилась Маша. – Мерзкий тип, скользкий. Не знаю, за какие прегрешения его «утопили» в грязи, но уверена, повод имелся. Рядом с Политехническим музеем прорвало трубу, он лежал лицом вниз, часы остановлены на одиннадцати вечера, хотя смерть, по экспертам, наступила около шести утра.

– А что у нас там?

– Гора, что тянется от Политехнического музея до метро «Китай-город», накладывается калькой на реальную Масличную гору в Иерусалиме.

– Ясно. – Чем дальше они продвигались по списку, тем более серьезным становился Андрей.

Он поверил, поняла Маша. Он наконец-то поверил! И испугался. А кто бы не испугался на его месте? От убийцы веет холодом за тыщу верст – он не только знает о наших грехах, он нумерует их по одному ему известному списку и подбирает подходящие места. Будто плетет паутину, размеренную и четкую, как экселевская таблица».

– Я что-то замерзла, – сказала она Иннокентию, и тот сейчас же пошел в другую комнату ей за кофтой.

– Мне этот глаз кажется смутно знакомым, – произнес Андрей, как только Иннокентий вышел. – Не могу понять почему. В современной фотографии я не копенгаген.

– Это мой глаз, – смутившись, сказала Маша.

– Что?

– Мой. Это Кентий сфотографировал лет десять назад. У него тогда было увлечение увеличениями. Это было ужасно – мог увеличить до безумных размеров мой нос, например. Я очень переживала: угрожала никогда больше не ходить к нему в гости, если буду в таком виде висеть тут на стене. А глаз – это еще не самый плохой вариант, правда?