Призрак Небесного Иерусалима

Дезомбре Дарья

– Что это? – поднял он глаза на Пашу.

– Точно судить не берусь – я не энтомолог.

– Кто?

– А… специалист по жукам и прочим насекомым. Это муравьи. Вполне, с моей точки зрения, банальные – я тут снял тебе десяток, отложил в баночку. Муравьи, как выяснилось, совсем даже не вегетарианцы…

– Ты хочешь сказать, что она умерла от укусов муравьев?

– Нет. – Павел снял перчатки и устало провел рукой по лбу. – Я делал вскрытие: у нее не выдержало сердце. Ребята, которые приехали на вызов, сказали, что там все кишело этими тварями. Они ели ее живьем, а никто

не слышал – стены были звукоизолированы, похоже… Баба эта подрабатывала – то ли экстрасенсом, то ли колдуньей. Клиентов принимала у себя. Поэтому и стены звуконепроницаемые – не хотела, видно, чтобы соседи слышали. Ну, они и не слышали. Слушайте, больше рассказать я вам все равно не смогу, давайте я все-таки пойду покурить, а?

Маша и Андрей вместе кивнули. И пошли к выходу – Маша почти бежала. Ничего не объясняя, она вылетела на улицу, отбежала за угол. И тут ее вырвало.

Андрей нашел ее несколькими минутами позже: она жадно вдыхала загазованный воздух. Протянул старорежимный – огромный, в клетку – носовой платок. Маша только благодарно кивнула.

– Пойдем, – сказал Андрей. – Вот поэтому тоже я не хотел, чтобы ты занималась этим делом. Вообще, на трупы смотреть – то еще счастье. А наш парень орудует так, что зрелище даже не для слабонервных патологоанатомов.

– Я не попрощалась с Павлом, – тихо сказала Маша.

– Ничего. Он поймет. Садись в машину.

Они тронулись в молчании, и, остановившись в пробке, Андрей взглянул на Машино лицо: все еще бледное с внезапно появившимися глубокими тенями под глазами. Его захлестнуло острое чувство вины.

– Прости, что хотел забрать у тебя дело, – наконец произнес он. – Я очень боюсь… – Он запнулся. – За тебя. Такое дело не должно быть первым, понимаешь? Его хорошо бы вообще не иметь за всю сыщицкую жизнь, а тут ты – стажер. – Он хотел еще добавить, что она выпускница престижного юрфака, из интеллигентной семьи, балованная девочка, которая про муравьев только и знает, что в приложении к стрекозе, по басне Крылова Ивана Андреича.

– У меня было менее безоблачное детство, как ты думаешь, – сказала Маша, будто подслушав его мысли.

– Ну-да, ну-да, – согласился Андрей, но видно было – не поверил. Предполагая, что его понятие об облачности-безоблачности детских лет таки отличается от Машиного.

Он довез ее до дома и даже довел до квартиры, за что Маша была ему благодарна: ноги вдруг показались ей ватными, а голова слегка кружилась.

– Все, – сказал он, почти поставив ее у двери. – Отдыхай. Завтра будет много дел, и… Да! Попроси родителей поменять замок, о’кей?

И быстро стал спускаться по лестнице. Маша хотела его окликнуть, чтобы сказать… Что? Спасибо, что ты заботишься обо мне, хотя не должен и тебе это совершенно неинтересно. Спасибо, что оказался лучше, чем я о тебе думала? Или еще более бредовое: ты знаешь, мне с тобой так спокойно, как давно ни с кем не было. Давно – наверное, со времен папы…

Но Маша только провернула ключ в замке и вошла – почти упала в тишину и привычный полумрак прихожей.

Пушкинская площадь.

Маша

Маша усмехнулась

и тут же себя одернула: ирония на месте преступления была неуместной. Однако удержаться сложно: квартира Аллы Ковальчук, или Аделаиды, как она себя называла, являлась воплощением китча: везде позолота, вычурный изгиб – эдакое новорусское барокко. Андрей осматривал комнату, где, собственно, и произошло убийство и где Аделаида принимала своих «клиентов». Машу он туда не пустил: даже дверь закрыл. Но запахом распада – страшным, сладким – на нее все равно пахнуло, и она не стала сопротивляться. Она вообще решила Андрею не перечить. По мере возможности. И ругаться тоже исключительно по важным поводам, вроде доказательства своей – несомненной – правоты.

Маша провела рукой по бархатной подушке на диване и даже села: диван мягко просел под ее весом – хозяйка явно себе трафила, будто даже в мебели не желала дисциплины, всяких прямых спинок и твердых основ: только приятное на ощупь, только теплое и нежное. Вот и на журнальном столике лежали любовные романы в сусальных обложках, как если бы Аделаида хотела, чтоб и в мозгу все приходило в полный консенсус с интерьером: столь же розовое, ненапряжное для головы, как диван – для тела. Почему-то Маша вдруг решила, что у незнакомой ей Аллы Ковальчук детство и юность были не сахар, раз она так «добирала» сладкого в зрелости.

Маша прислонилась лбом к окну и выглянула на Пушкинскую площадь: стеклопакеты были тройные, и ни одного звука не проникало в квартиру, отчего казалось, что и люди, и машины, спешащие по Тверской, абсолютно нереальны, будто призраки в бессмысленном хороводе. За спиной послышались шаги – но Маша даже не обернулась. Андрей встал рядом, тоже посмотрел вниз, хмыкнул:

– Как муравьи. – И они оба вздрогнули, вспомнив обглоданную до костей кисть.

– Пушкинская площадь раньше называлась Страстной, – тихо сказала Маша.

– Не знал, – признался Яковлев и посмотрел на нее в ожидании.

– Страстной, – пояснила она, – от страстей Христовых. «Страсти» на старославянском – страдания, муки. – Маша помотала головой, пытаясь отогнать бесконечную цепочку ассоциаций, что выстраивалась в голове по поводу и без.

– Пойдем-ка на кухню, я тебе кое-что покажу. – Андрей вышел из комнаты. На кухне, прямо на столе, перевернутый ножками кверху, стоял стул, совершенно не подходящий к остальному, темного дерева, гарнитуру. Стул был потрепан, выструган явно где-то на мебельных фабриках Беларуси и, похоже, казенный. Андрей перевернул его, чтобы Маша увидела железную табличку с цифрой «15» сзади на спинке. Маша ахнула, а Андрей мрачно усмехнулся:

– Пошли отсюда, – сказал он, и они почти бегом вышли из квартиры и захлопнули за собой тяжелую дверь.

– Знаешь… – Маша спускалась за Андреем, пытаясь попасть с ним в ритм, но запаздывая на пару ступеней: глаза ее постоянно натыкались на коротко стриженную макушку, что отвлекало. – Я тут проверила на цифры Arma Christi, Орудия страстей господних.

Андрей чуть затормозил, и Маша поторопилась пояснить:

– Это инструменты мученичества Христа: столб, бич, терновый венец… По количеству нам подходит, но…