Призрак Проститутки
Шрифт:
Признаюсь, хотя за последний год я сотню раз слышал слова «разведка» и «контрразведка», я все еще не был уверен, что знаю разницу между ними.
— А вы не могли бы натаскивать меня сейчас, пока я буду работать в Уругвайском секторе? — спросил я.
— Мог бы, — сказал он, — но все равно тебе придется подождать. Мои Четверги начнутся лишь после того, как я вернусь из Крепости после лета.
— Значит, через два месяца.
— Ты недооцениваешь время, которое проведешь в секторе Аргентины — Уругвая.
Возможно, так оно и было. Но в ту пору я думал иначе. Слишком я был занят поглощением содержимого папок с материалами по географии, политике, экономике, культуре и профсоюзам Уругвая. Довольно скоро я уразумел, что Уругвай — маленькая, похожая на кокосовый орех страна, расположенная на берегу Атлантического океана между Бразилией и Аргентиной. В Уругвае умеренный климат (ура!
Моя работа в секторе Аргентины — Уругвая состояла в основном в зашифровке и расшифровке телеграмм. Это вводило меня в курс операций, которыми вскоре мне придется заниматься. В остальном я потел на ускоренных курсах испанского, страдал от вашингтонской жары в июне и июле, ждал, пока окончатся три недели пребывания Проститутки и Киттредж в Крепости и начнутся его таинственные Четверги, а между делом развлекался, пытаясь представить себе, как выглядят сотрудники ЦРУ и агенты в Монтевидео. Поскольку шифр для обозначения Уругвая был ЛА, с кличками дело обстояло гораздо проще, чем в Берлине: не было СМ/ЛУКА-ПОРЕЯ или КУ/ГАРДЕРОБА, — все начиналось с ЛА/ВИНЫ, ЛА/ЗУТЧИКА, ЛА/МПИОНА и моего любимого — ЛА/МИНАРИЯ. Правда, под ЛА/ВИНОЙ мог подразумеваться рассыльный, а под ЛА/МИНАРИЕЙ — шофер иностранного посольства. Я мог, конечно, показать свое удостоверение и проверить, чему соответствуют эти клички по досье 201, которое хранилось в углу большой комнаты, где помещался наш сектор Аргентины — Уругвая в Аллее Тараканов, но особой необходимости в том не было, и я чувствовал себя еще слишком земным, чтобы этим заниматься. Старшие офицеры неохотно вводили меня в курс более сложных дел, словно это могло как-то их ущемить. Но я готов был ждать. Работа была гораздо спокойнее, чем в Берлине, и мало интересовала меня. Лето в Вашингтоне было жаркое. Я ждал Четвергов.
О них, безусловно, говорили. Однажды жарким днем за обедом в кафетерии двое старших офицеров, приятелей Кэла, выложили мне по этому поводу свои мнения.
— Много шума из ничего, — сказал один.
— Монтегю — человек настолько блестящий, просто до неприличия, — сказал другой. — Да ты и представить себе не можешь, как тебе повезло, что ты попал в число избранных.
Семинар, которому было уже три года, начался в один из Четвергов — на него были приглашены сотрудники Проститутки плюс молодые офицеры, которых ему рекомендовали использовать для своих будущих проектов. Это был Четверг низкого уровня, а раз в месяц проходили так называемые Четверги высокого уровня, на которые приглашались важные гости, как, например, профессионалы — сотрудники Фирмы, приехавшие по делам в Вашингтон из своих берлог за границей.
Во всех случаях собирались за большим столом в приемной Хью Монтегю, просторной комнате на первом этаже желтой кирпичной виллы, где Аллен Даллес расположил свой Центр. Этот элегантный дом, более просторный, чем любое иностранное посольство в Вашингтоне, находился на И-стрит, на достаточно большом расстоянии от Зеркального пруда и Аллеи Тараканов. Проститутка был в числе двух-трех высокопоставленных сотрудников, которые работали с Даллесом, и это обстоятельство придавало нашему семинару особую значимость. Собственно, Аллен Даллес то и дело заглядывал к нам с сигнальным устройством, по которому его вызывали в кабинет (я помню, однажды он даже сообщил нам, что только что говорил по телефону с президентом Эйзенхауэром).
Лекции по Четвергам высокого уровня были, конечно, особенно интересны. Голос Проститутки тогда становился еще более звучным, и он не стесняясь пользовался всем богатством своего словаря. Однако, насколько все это усваивалось каждым из нас, трудно сказать. Проститутка не давал заданий. Время от времени он мог порекомендовать какую-нибудь книгу, но никогда не проверял, насколько мы прилежны, — нет, ему важно было посеять зерно. Несколько зерен дадут ростки. Поскольку сам директор не только бывал нашим гостем, но явно дал этому начинанию свое благословение и частенько кивал, как бы подтверждая, каким чудом является все, о чем здесь говорится (казалось, так и слышался голос мистера Даллеса: «Какой это удивительный мир — мир разведки, метафизический, монументальный, требующий такой проницательности!»), мне было ясно, что по Четвергам высокого уровня Проститутка будет поучать нас по-крупному. Он предпочитал вызывать на разговор себе равных, а нам, остальным, надлежало делать из этого выводы, какие сумеем. Семинары
— Представление о том, что такое контрразведка, связано с трудностями, к которым мы будем снова и снова возвращаться, — заметил он, — но нам может помочь сознание того, что предмет нашего изучения находится между двумя театрами, двумя отдельными сценами, на которых властвуют паранойя и цинизм. Джентльмены, с самого начала выбирайте какую-то одну линию поведения: слишком часто посещать один и тот же театр небезопасно. Надо все время их менять. В конце-то концов, с каким материалом мы работаем? С фактами. Мы живем в таинственном мире фактов. И неизбежно становимся экспертами по умению проникнуть в суть реальных фактов, вскрывать их и выворачивать наизнанку. Мы обнаруживаем, что призваны жить в сфере искажений. И должны ассимилировать скрытые факты, выявленные факты, сомнительные факты, прозрачные факты.
В тот Четверг высокого уровня у Розена хватило безрассудства прервать Проститутку вопросом:
— Сэр, я знаю значение слова «прозрачный», но не понимаю его смысла здесь. Что значит «прозрачные факты»?
— Розен, — сказал Проститутка, — давай попробуем найти ответ. — И умолк. Я заметил, как он произнес имя «Розен». С легким оттенком скорби протянув «о». — Розен, — продолжал он, — представь себе, что ты находишься в командировке в Сингапуре; роскошная блондинка, настоящая bagatelle[45], постучала в дверь твоего номера в два часа ночи, и она, скажем, — это на девяносто процентов проверено — не является сотрудницей КГБ, а постучала она к тебе потому, что ты ей понравился. Вот это, Арнольд, будет прозрачный факт.
Ребята грохнули. А Розен улыбнулся — я, собственно, почувствовал, что ему приятно было вызвать маэстро на остроту. «Обожаю подкусывать», — казалось, говорил он.
— Джентльмены, — заключил Проститутка, — в нашей работе первостепенное значение имеет разумное суждение. Вот мы пытаемся проанализировать явно неудачную операцию: является ли она следствием ошибки наших противников, бюрократической неразберихи, просчета, или же, наоборот, перед нами ария с тщательно подобранными диссонансами? — Он помолчал. Пылающим взглядом уставился на нас. Так великий актер произносит свой монолог не важно перед кем — перед нищими или перед королями, он произносит его ради того, чтобы сказать то, что хочет. — Да, — продолжал Проститутка, — одни из вас в подобном случае помчатся в театр паранойи, другие запишутся в театр цинизма. Мой многоуважаемый директор, — и он кивнул в сторону мистера Даллеса, — неоднократно уверял меня, что я порой слишком долго задерживаюсь в театре паранойи.
Даллес улыбнулся.
— О, Монтегю, вы можете рассказать обо мне не меньше историй, чем я о вас. Давайте считать, что нет ничего обидного в подозрении. Оно заставляет работать ум.
Проститутка кивнул.
— Человек, обладающий талантом контрразведчика, настоящий артист. — Он произнес это слово с таким же придыханием, с каким русская старушка произнесла бы «Пушкин». — В своей паранойе он способен постичь красоту сценария противника. Он ищет способы должным образом связать между собой факты, чтобы они не стояли каждый в отдельности. Он пытается обнаружить картину, которую никто другой не видит. В то же время контрразведчик никогда не гнушается выслушать предупреждения циника. Ибо цинизм обладает своими достоинствами. Он подобен маслу, брызжущему из раздавленного семени, из каждого провалившегося плана.