Призрак Проститутки
Шрифт:
Я понятия не имел, о ком шла речь. Однако по атмосфере чувствовалось, что речь идет о чем-то важном. Тень недосказанного омрачала наш вечер. Я снова подумал, как хорошо, что я выбрал такую профессию, которая несет с собой столько нераскрытых тайн. Филби… Меня взволновало даже то, как они произносили это имя — так можно было бы говорить о старом форте, взятие которого стоило больших потерь.
Однажды вечером за ужином присутствовал маленький господин по имени доктор Шнайдер, который, как мне сказали, добился известного признания в Европе, концертируя как пианист. Он решительно не хотел уточнять, австриец он или немец, зато поспешил выразить свои крайне монархистские взгляды: Гитлер, утверждал он, мог бы выиграть войну, если бы у него
— В конце концов, — сказал доктор Шнайдер, — монархия могла бы подписаться под крестовым походом против большевизма.
Доктор Шнайдер носил темные очки, и у него были большие, торчащие уши. Маской ему служили густые седые усы. Он был совсем седой, и на вид ему было за шестьдесят. По окончании войны он побывал в весьма странных для человека его взглядов местах: он рассказал, что давал концерты в советских зонах в Германии и в Австрии. Я подумал, не выполнял ли он шпионских заданий для Проститутки. Так или иначе, он показался мне препротивным, и я не понимал, почему супруги Монтегю относятся к нему с таким уважением. Присмотревшись к доктору Шнайдеру повнимательнее, я обнаружил, что на нем дорогой, хорошо подогнанный парик — у меня был глаз моей матушки на маскировку, — и меня заинтриговало, почему доктор Шнайдер хочет казаться старше своих лет. Едва ли я знал, как бы я отнесся к тому, что сижу за одним столом со скрытым нацистом.
После ужина Проститутка сел сыграть с доктором Шнайдером в шахматы, и я решил, что Хью, общаясь с людьми, любит получать удовольствие от соприкосновения с разными их ипостасями.
— Понаблюдай за игрой, — сказал он мне потихоньку. — Шнайдер феноменален в эндшпиле. Случается, он допускает ошибки вначале, но если к середине игры не удастся опередить его на две пешки, удача мне не светит.
Пианист то потирал руки, а то что-то мурлыкал или вздыхал — в зависимости от того, какой ход делал Проститутка.
— О, вы настоящий дьявол, мистер Монтегю, вы чертовски умны, какой хитрец, о-о-о, вы меня погубите, да, сэр. — После чего, кивая и продолжая бурчать, он говорил: — Пункт[17], — и передвигал пешку.
Как и предсказывал Проститутка, доктор Шнайдер хорошо провел эндшпиль и сумел выиграть. Я тогда в первый и в последний раз видел его в Конюшне.
После того как он ушел — а я заметил, что они с Проституткой обменялись у двери рукопожатиями, — Хью попросил меня остаться. Пока Киттредж мыла посуду (обычно я помогал ей, но в тот вечер по настоянию Проститутки не пошел на кухню), он провел меня в свой кабинет, усадил на стул напротив своего кафедрального чиппендейла и впервые с того вечера, когда посоветовал мне не заниматься больше скалолазанием, достаточно откровенно излил душу.
Мне хотелось поговорить с ним о том, как неудачно складываются у меня дела на работе (о чем он ни разу меня не спросил), но я не посмел. А что, если ему это неинтересно?
Тут он вдруг сказал:
— Твой отец возвращается. Мы пойдем ужинать — втроем.
— Вот будет здорово! — Я удержался и не спросил, где пропадал мой отец. Многие месяцы от него не было вестей, поэтому я не знал, имею ли право спрашивать.
— Как тебе ЦРУ — огромная махина? — спросил меня Хью Монтегю.
— Гигантская.
— Управление не всегда было таким большим, собственно, младенец мог вообще не родиться. Эдгар Гувер все сделал, чтобы поставить нам заслон. Не хотел, чтобы у его ФБР появился конкурент. Гувер, наверное, был самым большим параноиком во всем христианском мире. Мы, кстати, называем его Буддой. Эдгар Будда. Если, разговаривая с кем-то, ты произносишь «Будда» и он тебя не понимает, значит, он не из наших.
Я кивнул. Однако я не знал, говорит ли он обо всем ЦРУ или о какой-то маленькой его части.
— А теперь, когда Фостер Даллес[18] владеет умом Эйзенхауэра, Аллен наладил у нас дело. Мы, безусловно, расширяемся.
— Дассэр.
— Для чего? — спросил он. — Для какой цели?
— Наша цель,
— А есть у тебя представление о том, какими должны быть эти разведданные?
— Ну, прежде всего касающиеся КГБ.
— Это в наших возможностях. Но я предлагаю не ограничиваться этим. Речь ведь идет не только о русских. Мы, по всей вероятности, можем ослабить их пружину, высвободить их — даже если на это уйдет полстолетия — из лап марксизма, но война будет продолжаться. Здесь. Она будет идти здесь. По всей Америке. И акции секретной службы повышаются. Реально встает вопрос, сможет ли и дальше существовать христианская цивилизация. Все другие вопросы теряют свою актуальность в сравнении с этим.
— Включая и бомбу?
— Уничтожит нас не бомба. Если когда-либо победят сторонники бомбы, значит, мы лишь сожжем труп того, что уже уничтожено. Сначала умрет цивилизация, а тогда уж бомба может быть пущена в ход. Конечно, это может произойти. Продолжение нашего существования зависит от того, станем ли мы жертвами ложных представлений о реальности. Распространение марксизма — лишь следствие основной исторической тенденции нашего века: ложных представлений.
Какой из него вышел бы священнослужитель! То, что он говорил, было настолько важно для него, что размер аудитории не имел значения. Будь перед ним всего один слушатель — я — или пятьсот один, проповедь была бы все той же. Каждое слово находило отклик в его мозгу, хотя и в моем тоже.
— Это печально, — сказал он. — На протяжении тысячелетий все попытки создать цивилизацию рушились, потому что у людей не было достаточной информации. А сейчас мы продвигаемся вперед, шатаясь под грузом дезинформации. Иногда я думаю, что наше будущее зависит от того, сумеем ли мы удержать ложную информацию от слишком быстрого распространения. Если умение проверять факты будет отставать, искаженная информация задушит нас. Гарри, начинаешь ли ты понимать, что должны представлять собой наши люди?
— Я не уверен, что понимаю, куда вы клоните, — пробормотал я.
— Просто ты это не приветствуешь. — Он глотнул бренди. — Настоящая наша обязанность — стать мозгом Америки.
Я кивнул. Я понятия не имел, готов ли согласиться с ним, но кивнул.
— Нет абсолютно ничего, что мешало бы Фирме стать таким органом. Мы ведь уже подключены ко всему. Если хороший урожай определяет внешнюю политику, значит, мы обязаны знать погоду на будущий год. И куда ни погляди, это требование остается неизменным: в области финансов, средств массовой информации, трудовых отношений, производства, последствий того, какие темы выбирает телевидение. Где предел тому, чем мы можем законно интересоваться? Живя в век систематизирования, мы обязаны привлекать к работе экспертов изо всех сфер — банкиров, психиатров, токсикологов, наркологов, искусствоведов, специалистов по связям с общественностью, профсоюзных деятелей, хулиганов, журналистов — ты имеешь представление, сколько журналистов работают с нами по контракту? — только об этом ни гугу. Никто не знает, сколько трубопроводов проложено нами в нужные места — сколько пентагоновских пифпафов, сколько адмиралов, конгрессменов, профессоров из соответствующих мозговых трестов, сколько специалистов по эрозии почвы, студенческих лидеров, дипломатов, юристов корпораций, да всех не перечесть! Все они подпитывают нас. Так что мы богаты ресурсами. Понимаешь, хорошо, что мы начали с нуля. — Он кивнул. — Обычно это крах для бюрократической организации, а у нас это работает. Мы не только укомплектованы лучшими людьми из Управления стратегических служб, но мы привлекли уйму отличных честолюбивых специалистов из Госдепартамента, ФБР, министерства финансов, обороны, торговли — на все эти организации мы совершили набеги. Все хотели поступить к нам. Это создало любопытную ситуацию. Организационно мы устроены по принципу пирамиды. Но наши сотрудники, имея в виду их опыт, превратили пирамиду в бочку. У нас огромное множество талантов в среднем звене.