Призрак с Кейтер-стрит

Шарлотта Эллисон стояла посреди комнаты с газетой в руках. Ее отец был очень неосторожен, оставив газету на столике. Он не одобрял чтения газет дочерью, подталкивая ее к более подходящему для молодой леди кругу чтения. И этот круг исключал любые скандальные истории, как личные, так и политические, все темы спорного характера и, естественно, описания преступлений любого вида. Фактически все, что было интересного в газете!

Так получалось, что Шарлотта брала газеты из кладовой, куда дворецкий Мэддок складывал их перед тем, как их выбросить, и они всегда оказывались у нее в руках, хотя и на день позже, чем у остальных жителей Лондона.

На этот раз это была сегодняшняя

газета, от 20 апреля 1881 года, и главной, самой интересной новостью была вчерашняя смерть мистера Дизраэли. [1] Ей очень хотелось узнать, как чувствовал себя мистер Гладстон. [2] Было ли у него чувство потери? Был ли он большую часть жизни главным врагом этого человека, так же как и главным другом? Конечно, так и должно быть. Должно быть пересечение нитей в полотне жизненных эмоций.

Шарлотта услышала звук шагов за стеной в холле и быстро отложила газету в сторону. Она еще не забыла гнев отца, когда он застал ее читающей вечерний журнал три года назад. Тогда это был материал, посвященный судебному процессу о клевете между мистером Уистлером и мистером Раскином. Но даже в прошлом году, когда она проявила интерес к новостям о Зулусской войне, рассказанной очевидцами, действительно побывавшими в Африке, отец смотрел на это с равным неодобрением. Он даже отказался прочесть им избранные страницы, которые рассматривал как приемлемые. Закончилось тем, что Доминик, муж сестры, рассказал ей все, что он запомнил… но, как всегда, на день позже.

Размышления о мистере Дизраэли и вообще о газетах сразу же улетучились из головы, как только Шарлотта вспомнила о Доминике. С того самого дня, когда он в первый раз появился в их доме шесть лет назад, она была очарована им. Саре было тогда двадцать лет, самой Шарлотте — семнадцать, а Эмили — только тринадцать. Конечно, он приходил к Саре. Шарлотте разрешалось быть в гостиной лишь вместе с матерью, чтобы все ухаживания соответствовали принятому этикету. Доминик едва ли замечал ее. Его вежливые слова, обращенные к ней, обычно были направлены в пустоту, взгляд проходил где-то над ее левым плечом. Он видел только золотистые волосы Сары, ее изящное лицо. Шарлотта с ее темными каштановыми волосами, которые так трудно было держать аккуратно уложенными, присутствовала там как обуза, как девчонка, обучаемая хорошим манерам.

Через год они поженились, и Доминик перестал быть таким таинственным. Он больше не появлялся в волшебном мире чьих-то других романов. Но даже после пяти лет знакомства, живя под одной и той же благоустроенной крышей, он все еще излучал такой же шарм, так же очаровывал ее.

Звуки его шагов… Шарлотта узнавала его походку бессознательно, не думая. Это была часть ее жизни — прислушиваться к его словам, распознавать его первым в любой толпе, знать, где именно в доме он находится, помнить, что он когда-либо сказал, даже самые тривиальные фразы.

Шарлотта привыкла к этому. Доминик всегда был вне досягаемости для нее. Не то чтобы он когда-нибудь интересовался ею — она этого и не ожидала. Может

быть, однажды она встретит кого-то, кого будет любить и уважать, кого-то подходящего. Мама поговорит с ним, удостоверится, что он подходит в социальном и личном планах, и тогда папа сделает все другие необходимые приготовления к бракосочетанию. Так он делал для Доминика и Сары и, без сомнения, сделает для Эмили и для нее. Конечно, по очереди. Это не было то, о чем Шарлотта думала постоянно — все это ей представлялось в будущем. В настоящем был Доминик, этот дом, ее родители, Эмили, Сара и бабушка.

В настоящем была также тетушка Сюзанна, которая должна прийти к чаю через два часа. А еще она услышала удаляющиеся шаги в холле, что давало ей возможность заглянуть в газету.

Но через несколько минут вошла мама так тихо, что Шарлотта ее не услышала.

— Шарлотта.

Она не успела скрыть, что делала, поэтому опустила газету и посмотрела матери в лицо.

— Да, мама. — Это было признание вины.

— Ты знаешь, как относится отец к твоему пристрастию к газетам. — Мать посмотрела на сложенную газету в руках Шарлотты. — Я вообще не понимаю, почему ты делаешь это. Очень мало путного пишут; кроме того, папа пересказывает нам все самое интересное. Но если ты так уж хочешь прочесть сама, то делай это скрытно в кладовой у Мэддока, или пусть Доминик расскажет тебе.

Шарлотта почувствовала, как кровь прилила к лицу. Она отвернулась. Ей не было известно, что мама знает о кладовке Мэддока и, тем более, о Доминике. Неужели он рассказал ей? Почему-то эта мысль причинила ей боль, словно ее предали. Это было удивительно. У нее не было секретов с Домиником. Что мать себе воображает?

— Да, мама. Извини меня. — Шарлотта тихо положила газету обратно на столик. — Я не попадусь больше папе.

— Если ты хочешь читать, почему ты не читаешь книги? У нас в книжном шкафу есть что-то мистера Диккенса, и я уверена, что ты еще не читала роман «Конингсби» мистера Дизраэли. [3]

Странно, люди так часто говорят, что они уверены, когда имеют в виду, что они не уверены.

— Мистер Дизраэли умер вчера, — ответила Шарлотта. — Меня эта книга не развлекла бы. Не сейчас.

— Мистер Дизраэли? Дорогая моя, это такая потеря! Меня никогда не волновал мистер Гладстон, но не говори об этом отцу. Он напоминает мне нашего викария.

Шарлотта едва удерживалась от хихиканья.

— Тебе не нравится викарий, мама?

Мать тут же спохватилась и стала серьезной:

— Нет, почему же… Теперь, пожалуйста, пойди и подготовься к чаю. Ты забыла, что тетушка Сюзанна придет к нам на чай?

— Но не раньше, чем через полтора часа, — запротестовала Шарлотта.

— Тогда иди и займись рукоделием или продолжи рисовать картину, над которой ты трудилась вчера.

— Но классно не получается…

— Не используй жаргон, Шарлотта. Надо говорить «не получается хорошо»… Я понимаю. Тогда, может быть, ты доделаешь одеяла и отнесешь их завтра жене викария? Я обещала, что мы их ей доставим.

— Ты полагаешь, они действительно достаются бедным? — искренне удивилась Шарлотта.

— Я не знаю. — Лицо матери слегка расслабилось; сама мысль об этом пришла ей в голову впервые. — Я никогда не думала о жизни бедных. Но викарий уверяет нас, что они бедствуют, и мы должны полагать, что он знает это наверняка.

— Даже если он нам совершенно не нравится.

— Шарлотта, пожалуйста, не дерзи. — Но никакой строгости в ее голосе не звучало. Сама того не желая, Шарлотта попала в точку и поняла это. Мать не обиделась на нее, она рассердилась на себя.