Призрак улицы Руаяль
Шрифт:
— Гийом, сегодняшняя ночь превзошла предыдущую, о которой я вам рассказывал. У меня в комнате стоял жуткий грохот, а у Мьетты случился ужасный припадок, во время которого она говорила голосами умерших.
— Каких умерших? О чем это вы?
— У меня нет времени для разъяснений. Скажу только, что устами этой служанки ко мне обращались Моваль — вы его помните? — и мой отец, маркиз де Ранрей. И они раскрывали секреты, известные мне одному!
— Черт! Черт! Черт! — выругался Семакгюс. — Что за чертовщина! А как Сирюс?
— Он перепугался до смерти. К сожалению,
— Рассчитывайте на меня, — заверил Николя Семакгюс, — и бегите к нашему другу, мне не терпится узнать о состоянии его здоровья.
Николя сообщил Шарлю Галену, что на время покинет его дом, и приказал во всем, что касается здоровья Мьетты, слушаться предписаний доктора Семакгюса. Меховщик, похоже, хотел ему ответить, но потом передумал. У подножия лестницы Николя встретил маленькую Женевьеву: в длинной ночной рубашке она сидела на нижней ступеньке.
— Мьетта нехорошая, — произнесла она. — Она меня разбудила. Я очень испугалась, когда услышала ее крики.
— Черт возьми, да вы здесь все слушаете и все слышите!
— Трудно не услышать таких криков.
— Вы очень сообразительная маленькая девочка, но, к сожалению, сейчас мне надо идти.
— Ты совершаешь ошибку; я очень много знаю. А ты ни за что не узнаешь!
Николя заколебался, не зная, что сейчас важнее: поскорее отправиться к раненому Ноблекуру или же остаться и получить бесценные сведения.
— Послушайте, если вы все знаете, то я вас слушаю, и обещаю, что все останется между нами.
Уточнение пришлось к месту, хотя он с горечью понимал, что на этот раз он свое слово не сдержит.
Девочка поднялась со ступеньки и, встав на цыпочки, зашептала на ухо Николя:
— Вот что я слышала. Я слышала, как Мьетта говорила Элоди, что она не хочет брать на себя эту обузу, потому что если о ней узнают, ее выкинут на улицу.
— А дальше? Что ответила Элоди?
— Что есть средство избавиться от него, и она ей поможет.
— А потом?
— Это все. К ним кто-то пришел, и мне пришлось убежать.
— И вы никому не говорили об этом разговоре?.. Вашим родителям, например?
— Нет… нет.
Он заметил, что ответ прозвучал неуверенно.
— Да, я понимаю ваше смущение, но мне вы должны сказать всю правду.
— Я рассказала тете Камилле и папе.
Похоже, она уже сожалела, что призналась ему.
— Вы правильно поступили, — решил приободрить ее Николя. — А что еще вы знаете?
— Элоди очень много ела. Она таскала еду к себе в комнату, и от крошек у нее развелись мыши. Она страшно растолстела, просто ужасно. Однажды я застала ее в одной юбке. Она ударила меня, и пригрозила, что побьет еще, если я кому-нибудь об этом расскажу.
— А ты рассказала?
— Да, папе.
— А лопата? — спросил Николя, умевший выбрать подходящий момент и застать свидетеля
Смутившись, девочка покраснела до корней волос.
— Ты нехороший, ты взял мои рисунки!
— Дело не в этом. Вы рисуете очень хорошо. Кого вы хотели изобразить, рисуя человечка с лопатой?
Немного подумав, она ответила.
— Дикаря. Знаешь, когда на нем нет ни плаща, ни шляпы, он мне больше нравится. Потому что когда он в плаще и шляпе, не видно его лица, и мне делается страшно. Однажды ночью я услышала скрип дерева.
— Дерева?
— Половиц. Я открыла дверь, выскользнула в коридор и пошла посмотреть. Дикарь спускался на первый этаж со свертком в руке; он был в плаще и шляпе, и нес в руке большую лопату.
— Но ночью же темно!
— В тот раз луна освещала лестницу.
— Вы пошли за ним?
— Нет, что ты, мне было слишком страшно, и я поскорей вернулась к себе в комнату. А еще раньше я слышала, как они тяжело дышали вместе с Элоди. Уверена, он делал ей больно, потому что она стонала.
— Когда это было?
— Однажды, после полудня; они оба громко и тяжело дышали.
Николя не стал выпытывать подробности, однако кое-что выяснить ему было просто необходимо.
— В какую ночь ты видела дикаря с лопатой?
— В такую.
— Хорошо, я понял. Тогда скажи, когда это случилось по отношению к сегодняшнему дню? Два дня назад, неделю, две недели?
— Мне кажется… наверное, целую неделю назад.
— Спасибо, Женевьева, — произнес Николя. — Вы очень помогли мне, но теперь обещайте, что вы никому не скажете о нашем разговоре.
— Даже тете Камилле и папе?
— Даже им. Никому. А еще мне бы не хотелось, чтобы кто-нибудь нас подслушал, как иногда подслушиваете вы сами. Вы меня понимаете? Это слишком опасно.
Шмыгая носом, она задумчиво опустила голову, а потом несколько раз кивнула в знак согласия. Николя подумал, что невинность этой девочки подверглась большому испытанию; впрочем, есть ли основания говорить о невинности? Атмосфера дома настолько пропиталась безумием и лицемерием, что ожидать можно всего.
Пуатвен нетерпеливо топтался у дверей; они немедленно сели в экипаж. Николя отметил, что никто не сменил французских гвардейцев, стоявших на карауле. Пожалуй, подумал он, от такой защиты больше опасностей, чем пользы: караул привлекает к себе ненужное внимание. К счастью, сегодняшний спектакль остался в стенах дома. Квартал мирно просыпался, и ничто не сулило ни беспорядков, ни смут, ни лишних вопросов. Однако Николя не питал иллюзий: невидимый противник, «нечто» в конце концов выплеснется из дома, слухи посеют тревогу, а следом народ ополчится против неизвестного, угрожавшего ему сегодня ночью. В столице королевства ничто невозможно сохранить в тайне. В домах, где окна и двери всегда открыты для слухов, все мгновенно становится известно всем; временами кажется, что стены в городе сделаны из стекла. Парижане в один миг подхватывают и разносят любые сплетни о личной жизни и соседей, и сильных мира сего. Понятия «дома» и «на улице» смешались, границы между ними стерлись.