Призрак в кривом зеркале
Шрифт:
– Чуть больше недели назад… – повторил он медленно. – А первый раз на тебя напали… Точно! Все совпадает.
– Что совпадает? Объясни мне!
Илюшин открыл рот, но тут в комнате громко зазвонил телефон. Ксеня от неожиданности вздрогнула, затем схватила трубку.
– Алло! Да, это я…
Макар, присев на кровать возле кота, не слушал ее разговор. Версия, вспыхнувшая в его голове, объясняла почти все случившееся, но для подтверждения ее Илюшину катастрофически не хватало фактов. Однако в нем в полный голос заговорила интуиция, а вслед за ней появилось убеждение, что его
Вскочив, Илюшин схватил со стола лист бумаги, карандаш и, не обращая внимания на что-то спрашивавшую у телефонного собеседника Ксеню, принялся набрасывать на листе человечков, соединяя их стрелками. Следом на рисунке появилась река, по берегам которой из сугробов выглядывали искривленные лица, над рекой возник дом, а возле дома – дерево, на ветках которого висели маленькие фигурки, похожие на кукол. Все линии сходились возле одного человечка, рядом с которым была нарисована условная собака.
Закончив, Макар некоторое время смотрел на лист бумаги, понимая, что рисунок сложился. Затем ударил карандашом в одну из точек, и карандаш, проткнув бумагу насквозь, вышел с обратной стороны.
«Значит, вот как все было…»
– Макар, – позвала Ксеня, закончив разговор. – Макар, ты не поверишь!
Илюшин обернулся, мысленно оставаясь с нарисованными им персонажами, которые крутились вокруг дома, плыли в реке, висели на ветках деревьев, но в одной-единственной точке их судьбы завязывались вместе, превращаясь в черное пятно.
– Что?
– Звонили из милиции. Кажется, они нашли человека, который на меня напал.
Илюшин вскочил.
– Как?!
– Следователь говорит, мальчишка играл на свалке и нашел биту. Он притащил ее домой, похвастался родным, а у него родной дядя работает оперативником в Ленинском районе и слышал о нападении на меня. Он принес биту в отделение, и с нее сняли отпечатки пальцев. Исключили мальчика, его родных, и остались отпечатки пальцев какого-то депутата…
– Да, – без выражения сказал Макар. – По фамилии Рыжов.
Ксеня замолчала.
– Ты слышал наш разговор? – с недоверчивым изумлением спросила она наконец.
Илюшин покачал головой.
– Рассказывай дальше.
– Рыжов… – повторила Ксения. – Его отпечатки были в картотеке, потому что он много лет назад проходил по какому-то делу. Когда ему показали биту, он сказал, что ее возит в машине его водитель. Рыжов перекладывал ее с места на место, когда она попадалась ему под ноги и мешала, отсюда и отпечатки пальцев. Водителя зовут Дмитрий Перелесков. Я никогда не слышала этого имени.
– Ты и не должна была его слышать.
Илюшин еле сдержался, чтобы не выругаться.
– Все сходится! Черт возьми, нужно же было оказаться таким самоуверенным болваном…
– Объясни мне, что сходится!
– Потом. Чуть позже.
Макар наклонился и поцеловал ее.
– Я доеду с тобой до отделения, а потом уйду – мне нужно кое-что закончить. После этого, надеюсь, смогу ответить на все твои вопросы.
Он
Но воспоминание никуда не уходило. Самое плохое было не в нем, а в том, что Илюшин почти успешно обманул самого себя, сказав, что нашел убедительное объяснение произошедшему. Но за последний час объяснение растворилось, как будто Макар ничего и не находил, и он остался один на один с крайне неприятным для себя фактом. Который заключался в том, что Илюшин себе соврал и сам знал об этом.
Он остановился возле двухэтажного оштукатуренного дома, у подъезда которого стоял детский велосипед – старый, с рулем, обмотанным синей изолентой, – и сел на скамейку, припавшую на одну деревянную ногу. Нужно было привести мысли в порядок.
«Я себя обманул».
Кусты в палисаднике качали ветками на ветру, шелестели листьями: зеленый, светло-зеленый, густо-зеленый… Илюшин тряхнул головой, прогоняя наваждение: он стоит перед зеркалом, в котором отражается женское лицо – худое, бледное, с искусанными покрасневшими губами. Несчастное. Умоляющее. С огромными глазами, в которых плещется темнота.
«Я убедил себя в том, в чем мне хотелось себя убедить».
Голоса, голоса, голоса… Разные, как листья, но повторяющие, каждый на свой лад, почти одно и то же. «Она спустилась к реке и утопилась». – «У нее остался ребенок, девочка». – «Похожа на драную кошку». – «Наверное, она была очень несчастна, но мы не могли этого понять». – «Мы с ним любили одну женщину».
Макар зажмурился, но воспоминание не только не исчезло – стало еще отчетливее. Вот он оборачивается – а за его спиной никого нет. Свет фонарика слепо тычется в другие зеркала, в шкафы с полированными поверхностями, и в каждой поверхности тает, убегая прочь от света, белое лицо со взглядом, который молит о помощи.
«Это было единственным, чему не нашлось объяснения. Единственным. Но мне было удобно подвести одну причину под все явления, и я ее подвел, загородившись детьми Шестаковой, как ширмой».
Одинокая женщина жила в комнате, в которой потом заколотили ставни намертво, чтобы ни один луч света не проник внутрь. Одинокая женщина родила себе ребенка и перестала быть одинокой – теперь с ней был крошечный детеныш, которого она назвала Соней, и девочка с верхнего этажа прибегала посмотреть на детеныша, а заодно похвастаться новой куклой. Женщина смотрела на девочку с куклой и представляла, что ее дочь будет расти и они будут вместе придумывать игрушки, и вместе играть в них, и, может быть, еще будут счастливы. А пока мела улицы днем, шила по ночам и называла девочку с верхнего этажа ласковыми именами, потому что любила детей и любила эту малышку.