Призраки бизонов. Американские писатели о Дальнем Западе
Шрифт:
— Тетли — зверь, — сказал вдруг Дэвис с неожиданной ненавистью в голосе. — Растленный, кровожадный зверь.
— Ну вот, наконец-то вы дело говорите.
Он сразу притих, как будто я его обвинил в чем-то, и потом проговорил с расстановкой:
— Только зверь за свои действия не отвечает.
— Он просто упивался, — сказал я.
Снова он пристально посмотрел на меня, словно хотел определить, насколько основательны мои соображения, как будто достаточная обоснованность их поможет ему сбросить гнет с души.
— Да, — согласился он. — Он упивался. Он извлекал наслаждение из каждой крупицы страдания. Он растягивал
— Видел. Он удовольствие от этого получал.
— Да. Ну, и с сыном тоже.
— Когда ударил?
— И это, и все остальное. Вплоть до самого конца.
— Он всегда с Джералдом нехорошо обращался.
— Тетли мерзкий человек. И это единственное, за что я могу ухватиться.
И опять я перестал что-либо понимать. Казалось, им владеет какая-то важная мысль, помогающая проникнуть в самую суть, только он боится сказать об этом прямо и ходит вокруг да около, постоянно сбивая меня с толку.
— Для Тетли просто не существует ничего, кроме власти и насилия, — сказал он. — Чувства более тонкие ему уже недоступны, и он не способен испытывать чувство жалости или вины.
— Вы знаете это. И все же судите себя так строго. Зачем?
На это Дэвис не ответил.
— Я все твержу себе, — сказал он, — что ничего изменить я не могу, что хотя Тетли и нельзя винить, но образумить его я все равно был бы не в состоянии.
— Верно.
— Убить же его у меня б рука не поднялась.
— Упаси Бог.
— А ничто другое не помогло бы.
— Да, ничего не помогло бы. Может, оттого все остальные и спасовали. Не то чтобы мы давали себе отчет, но подсознательно догадывались, что его можно только убить, иначе не остановишь. Но ведь это ж немыслимо. Он как взбесившийся зверь был. — Я вспомнил все в подробностях. — Нет, как маньяк.
— Вот именно. Самый настоящий маньяк.
С минуту мы оба молчали, я прислушивался к голосам, доносившимся из бара, и мне почудилось, что они звучат несколько иначе. Сперва я не мог понять, в чем дело. Затем услышал смех женщины, грудной, низкий, довольный, затем ее голос, и снова смех, тут же подхваченный многими мужчинами. Потом все стихло, и только один голос, мужской, долго что-то рассказывал, и опять сперва раздался женский смех, и только потом общий хохот, будто она уловила соль рассказа чуть-чуть быстрее других. Сначала, все еще думая о Дэвисе, я никак не мог сообразить, почему меня так тревожат эти разговоры и хохот. Но мужчина заговорил снова, и тут я понял. Внизу была Роуз со своим мужем. А Джил-то пообещал надраться. Я не знал, долго ли я спал и успел ли Джил за это время напиться до бесчувствия так, что Кэнби уложил его где-нибудь по соседству, чтоб не будить меня. Твердо знал я одно — Джила внизу сейчас нет, судя по хохоту и разговорам. И мне даже думать не хотелось, чем это может кончиться, если он все-таки явится пьяный, да еще не успевший подраться в свое удовольствие, да еще мучимый угрызениями совести после вчерашней ночи.
Я и сам начал раздражаться. Внизу снова захохотали. Мне было непонятно, как кто-то может сегодня над чем-то хохотать.
Дэвис сказал что-то.
— А? — переспросил я.
— И парня тоже он убил.
— Ну, понятно, —
— Нет, Джералда.
— Джералда? — бессмысленно повторил я.
— Ты, значит, не слыхал? — спросил он так, будто и это его непонятным образом разочаровало. — Я думал, ты слышал.
— Я не выходил отсюда и к тому же спал. А что я должен был слышать?
— Что Джералд-таки покончил с собой.
— Не мог он этого сделать, — сказал я. Совсем как тот мужик. В голове не укладывалось, что Джералд способен еще на одну попытку.
Дэвис медленно опустился на стул. Он сидел, ломая руки.
— Ты не думал, что он отважится? — По голосу было слышно, что ему важно знать мое мнение.
— Нет, не думал. Слишком много он говорил об этом.
— Однако, вот отважился, — сказал Дэвис — Так-то! — И вдруг уронил голову и обхватил ее руками, видно, на него опять накатило, как тогда у окна. Потом он приподнял голову и сказал, не глядя, однако, на меня, ровным голосом: — Когда он добрался до дому, отец не впустил его. Тогда он пошел в сарай и повесился на балке. Батрак нашел его около полудня. Я был там. — Теперь он перестал ломать руки и крепко сцепил их.
— Господи, вот же бедняга.
— Да, бедняга. — И затем: — Батрак побоялся сказать Тетли. Он побежал к Спарксу, а Спаркс пришел за мной.
— И вам пришлось идти к Тетли?
— Мне не хотелось. Я за себя не мог поручиться. Но пошел. — Я не задал вопроса, однако, он и так ответил на него: — Он выслушал меня совершенно равнодушно, даже бровью не повел. Просто поблагодарил, словно я доставил ему покупку из магазина.
Меня, будто палкой по голове, оглушило это известие. Уж кто-кто, а я должен был бы понять, что к этому идет, после того как он так настойчиво открывал мне душу. Кроме того, стала ясна причина Дэвисова самобичевания. Ведь так просто было это предотвратить, побудь кто с парнем. Преступность бездействия…
Внизу опять засмеялись.
«Да цыц вы, безмозглые сукины дети!» — подумал я. Кажется, я произнес эти слова вслух, потому что Дэвис поднял глаза.
— Это не наша вина, — сказал я. — С таким отцом, как Тетли, все равно, рано или поздно, этим бы кончилось. Есть положения, когда посторонний не может вмешиваться.
— Но ты не думал, что это может случиться?
— Нет, не думал. Выходит, ошибся.
— А я думал, — прошептал он. — Я знал наверняка.
— Не могли вы знать. Я — другое дело. Он говорил со мной всю дорогу, когда мы туда ехали. Я понимал, что с ним неладное творится. Но когда у него в первый раз сорвалось, когда он позволил Смиту спуститься вниз и увести себя, я подумал, он больше пробовать не станет. Кто ж мог знать.
Он вдруг опять переключил наш разговор. Усидеть на месте при всей усталости ему было трудно. Он вскочил со стула и пошел к окну.
— Не больно-то внятная исповедь у меня получается, а?
— Послушайте, мистер Дэвис, — начал я и осекся, потому что внизу опять загоготали. Потом смех оборвался. Я прислушался, стараясь различить голос Джила. Но, вероятно, то просто был короткий раскат смеха, по ходу рассказа. Говорил кто-то один, и, хотя слов расслышать было невозможно, я узнал манеру произносить их, сглатывая окончания, и ровный спокойный тон. Муж Роуз. Его наградили дружным продолжительным смехом, и затем заговорил кто-то другой.