Призраки Дарвина

Дорфман Ариэль

— Что вы имеете в виду?

— Ну, закончится церемония, и какой-нибудь паренек из Пуэрто-Эден попросит вас подбросить его в Пунта-Аренас, что вы ответите?

— С радостью. А что мы еще должны ответить?

— По всей земле, — сказал Франо Вударович, — такие деревни, как Пуэрто-Эден, умирают, молодежь мигрирует в близлежащие города, оттуда в города подальше, а потом и в другие страны, что является крупнейшей миграцией в истории, кульминацией процесса, который полномасштабно начался вместе с промышленной революцией. Совет кавескаров требует больше связи с внешним миром, чем один паром в неделю. Но дорога, по которой к ним везут современность, — та же дорога, по которой уходят молодые. И вы неизбежно, со своим любопытством

и потребностью в этой церемонии, со всеми этими вашими устройствами, новейшими техническими приспособлениями и одеждой, станете маяком и магнитом и даже, как только согласитесь подкинуть одного из соплеменников в Пунта-Аренас, пособниками процесса, уничтожающего вселенную, где жил ваш Генри, стирая его из памяти. Сейчас молодые уезжают не потому, что их похищают, как в прошлом, а потому, что их соблазняет то, что мы с вами можем предложить. Разве вы не соблазнились бы? Разве вы не хотите освободиться от посетителя, чтобы наслаждаться современностью, а не быть заключенным в его тюрьму? Разве Генри не захотел бы чего-то подобного, будь он жив сегодня? Но мы должны поговорить об этом подробнее в Пуэрто-Эден. Вы сами убедитесь в этом двенадцатого октября, в день, когда Христофор Колумб впервые высадился здесь на сушу.

Мне не пришлось долго ждать. В ту же ночь я почувствовал горький привкус дилеммы, которую он описывал.

Однако его мрачный диагноз болезни, поражающей коренное население Огненной Земли, никак не умерил наш пыл по поводу начатой миссии. Вернувшись в отель, Кэм заключила меня в объятия, прижала к себе под одеялом, и мы смогли озвучить наши крики и нежные шепоты, которые были неизбежно приглушены в течение многих дней в бушующем море. Однако выражение чувств через горло, рот, губы и даже зубы оказало разный эффект на меня и на Кэм. Она утомилась и почти сразу заснула, в то время как я почувствовал себя бодрым, воодушевленным и удивительно живым.

Прошло некоторое время, ее мягкие черные волосы касались моих плеч, и когда я понял, что не смогу заснуть, поднялся с постели.

В номере было прохладно, хотя радиатор работал на полную мощность, и вместо того, чтобы снова влезть в пижаму, я полностью оделся, решив спуститься в бар и выпить. Возможно, капитан Вулф там и расскажет подробнее о воскресном маршруте.

Я взглянул в окно на широкие городские просторы и воды, которые пересек Магеллан и которые осваивал Генри, мерцающие под призрачной луной, такие, какими их видел капитан Кук и все эти китобои. И тут мой взгляд привлекла фигура, медленно и неуверенно перемещавшаяся по площади внизу.

Это был молодой человек.

Что-то в нем показалось мне знакомым…

Затем я увидел его лицо, когда парень споткнулся и замер под уличным фонарем секунды на две, прежде чем погрузиться в тень.

Это был Генри.

Или кто-то до жути на него похожий.

Я хотел было разбудить любимую, чтобы она подтвердила, что глаза не врут, но Кэм провалилась в другое измерение, а молодой человек удалялся во тьму, и у меня был только один шанс последовать за ним и найти его.

Если бы все эти дни в море не придали мне смелости, если бы свобода волн не несла меня по-прежнему вперед, если бы я не вдохновился ледниками времен Книги Бытия и не был очарован птицами, сливающимися с вечностью, как с горизонтом, если бы безрассудный ветер не наставлял и не дразнил меня, я бы никогда не осмелился на подобное приключение. Но импульс из недавнего прошлого, независимость, с которой я проявил себя, сумев организовать эту поездку без посторонней помощи, отбросили все опасения, и я уподобился охотнику, который не просил разрешения подруги отправиться на поиски добычи.

Я выполз в ночь.

Было так здорово оказаться на улице одному, не прячась, взрослому.

Что могло пойти не так? Кто мог сейчас меня сфотографировать или опознать?

Я видел из окна, куда направлялся этот парень, и ноги несли меня туда; я

вглядывался в дверные проемы и за углы, почему-то не сомневаясь, что выслежу его, где бы он ни был, кем бы он ни был. Я провел с Генри больше лет, чем с кем-либо еще на этой планете, я знал его от и до, я знал, куда он пойдет.

И я переступил порог бара «Сотито».

Он был там.

Ну, не Генри, конечно, но какой-то его дальний родственник, по венам которого бежала кровь моего посетителя. Не такой плоский нос, волосы подстрижены иначе, но глаза — глаза, щеки и губы. Губы! Я никогда не видел, чтобы они двигались, чтобы рот открывался и закрывался, издавая какие-то звуки. Как часто я представлял себе эту сцену, момент, когда его фотография воплотится в реальность, когда он наконец заговорит. Но сейчас в баре в Пунта-Аренас сидел в одиночестве человек, очень похожий на Генри, но не он.

На мгновение я заколебался. За моей спиной снова хлопнула дверь бара, в помещение со свистом ворвался порыв ветра, а затем раздался чей-то голос, вероятно туриста:

— Извини, приятель, ты загораживаешь путь.

Я сделал шаг в сторону, и мимо меня прошел грузный мужик в сопровождении блондинки, едко пахнувшей духами, парочка устроилась у барной стойки, недалеко от того места, где я… Где я должен быть. Я подошел к столику молодого человека и встал возле него. При близком рассмотрении сходство было менее очевидным — для начала, он оказался старше, чем когда-либо был Генри, да и кожа светлее, возможно, с примесью белой крови, но от этого становилось только тревожнее.

— Con permiso, — сказал я на своем зачаточном испанском. — Прошу прощения.

— Хочешь вместе? — сказал он на английском, с сильным акцентом, кроме того, невнятно из-за избытка спиртного. — Садись.

Я сел, а он сделал знак официантке, подняв два дрожащих пальца.

— Ты сидишь — ты платишь, — буркнул он.

Я кивнул. Он полез в карман, выудил листок бумаги и передал мне. Рекламная листовка, немного помятая, но красиво напечатанная.

«ПУТЕСТРАНСТВИЕ» — было написано наверху листовки красным, этот цвет указывал на то, что в общине кавескаров тебе рады, а может, это просто совпадение. Мне понравилось, как обыграли слова «путешествие» и «странствие», обозначая, что это не безумие, а путешествие. Это придавало уверенности. Чуть ниже фотография двойника Генри с широкой улыбкой, сидящего между двумя иностранцами — высоким скандинавом с желтыми, как сыр, волосами и хорошенькой брюнеткой, глаза которой горели от удовольствия. Затем шел набор слов: «Экскурсии. Туры. Пингвиний остров. Каякинг. Катание на лошадях. Охота. Рыбалка». Шрифтом помельче: «Национальные обряды по запросу. Аутентично. Экзотично». В самом низу его имя совсем маленькими буквами: «джемми эден валакиал, гид, английский, испанский». С номером телефона и факса.

— Джемми Эден Валакиал. Твое имя?

— Asi те Ilато, — подтвердил он по-испански. Да, его так зовут.

— Сото Puerto Eden? — спросил я, давая понять, что нет необходимости переключаться на английский, но он проигнорировал предложение.

— Родился тама.

— Мы туда скоро поедем, — сказал я.

— Не хочешь пингвинов?

— Нет.

— Ничего нет тама, в Пуэрто-Эден. А я тебе покажу пингвинов. Как они спаряются и вылупляются. Остров Магдалена. Много тебе покажу.

Официантка, уставшая, сонная женщина, принесла напитки. Два виски. Он выпил залпом, жестом показал, что я тоже должен выпить. Я покачал головой. Он потянулся через острый угол стола, схватил стакан и осушил его, а потом помахал официантке: еще два.

— Как зовут? — спросил он.

— Фицрой.

Он хмыкнул:

— Как большой моряк. Ты тоже большой моряк?

— Нет.

— Нет пингвинам. Что ты хочешь в Пуэрто-Эден. Ничего тама. Хочешь ехать по снегу? Нравится такое? У нас есть.