Призраки Дарвина
Шрифт:
Возможно, ради них, исчезающих, и определенно ради себя. Вместе сражаться с одиночеством и горем.
И снова я почувствовал порыв дотронуться до него, преодолеть это крошечное пространство, разделявшее нас, и взять его руку, впервые в жизни прикоснуться к коже, той самой kawes, этого потерянного и одинокого человека из рода Генри, к коже, которую я так хорошо знал и не знал совсем. И я собирался сделать это, бросив все благоразумие на ветер, явив какой-то огонек сострадания, которое ему не поможет
Она принадлежала — а кому же еще? — Джасперу Виггинсу.
Здоровяк, как и в прошлый раз, застыл у угла стола, глядя вниз, но теперь даже не обращая внимания на эту свою дурочку-подружку в баре. Он пару секунд покачивался, как будто неуверенно держался на ногах, а затем положил вторую толстую руку на загривок Джемми. Вспышка света. Слишком знакомая мне вспышка света, от которой я так много раз страдал, но раньше это было дома, а теперь в баре. Это была Нордстрем с камерой в руках.
— Скажите «сы-ы-ы-ыр», — велела она, наводя камеру.
Еще одна вспышка. Еще один снимок. Нас. Меня. Меня.
Что же делать? Кэм, что делать?!
Но Кэм сладко спала в номере отеля, полная моей спермы и любви. Кэм не могла отразить вспышку камеры, не дать сфотографировать мое лицо, чего я избегал как чумы. Успокойся, Фиц, вот что моя жена шепнула бы мне на ухо. Не привлекай к себе внимания, просто игнорируй его. Ну, двое пьяных американских туристов засняли тебя своей дурацкой камерой в полночь, какое это имеет значение? О, это имело очень даже большое значение для Джемми Эдена.
— Пятьдесят долларов, — сказал он Виггинсу. — Первая фота пятьдесят долларов. Настоящий патагонский индеец. Вторая со скидкой. Тридцать. Так что ты мне должен восемьдесят. Хочешь пять, больше скидка. Сто за пять. Еще три фото, всего двадцать сверху.
— Конечно, дружище, — сказал Виггинс, доставая стодолларовую банкноту. — Тогда давайте еще щелкну. Милый сувенир.
Я вскочил с криком:
— Нет! Больше никаких фотографий. Я выкуплю их у тебя. По сотне за каждый снимок. И двести ему.
Я полез в карман и выгреб все деньги на стол. Я не знал, сколько там было, но уж точно не четыреста долларов, даже близко. Джемми с интересом, внезапно протрезвев, осмотрел Виггинса. Его занимали теперь исключительно деловые вопросы.
— Ты больше платишь? поинтересовался он у Виггинса.
— Ага. — Виггинс вытащил толстую пачку банкнот.
— Теперь твоя очередь, мистер Дружелюбное лицо.
— У меня деньги в отеле, сказал я. — Достаточно денег.
— Платись или катись.
Я убежал в ночь, пытаясь убедить себя, что, когда эта сука Нордстрем проявит свои фотографии, результат собьет их с толку, и они решат, что бар «Сотито» заколдован. Рядом
Пробравшись в наш номер в отеле, я чувствовал, будто изменил Кэм, предал ее доверие. Я на цыпочках подошел к кровати. Она не сдвинулась с места, так и лежала на животе, сопя в подушку. Надо было разбудить ее и открыть все, но я не хотел портить нашу экспедицию, слушать, как она ругает меня, что я дурак, раз один поперся из отеля; я терпеть не мог ее сердитый взгляд, ее ахи: ах бедный беспомощный старина Фиц, нельзя на него положиться. Послезавтра, менее чем через тридцать шесть часов, мы снова будем в море, направляясь в Пуэрто-Эден, и она ни о чем не догадается.
Весь следующий день — субботу, десятое октября — я провел в номере отеля, компенсируя вчерашнее происшествие, а Кэм колесила по городу, стремясь осмотреть его весь: кладбище, музей с копией каракки «Виктория», корабля Магеллана, и еще музей, которым управляют салезианцы: «Я тебе покажу все достопримечательности, когда мы вернемся сюда из Пуэрто-Эден. — Кэм ни чуточки не сомневалась, что церемония освободит меня от призрака. — Но мы не хотим рисковать, вдруг кто-то сфотографирует тебя, Фиц, перепутав с пингвином! Только не сейчас, когда мы почти на финише!»
Через несколько часов она вернулась, полная энтузиазма и исторических анекдотов:
— Хорошо, что ты не поехал, там целая толпа туристов, которые фотографировали все, что видели. Ты бы возмутился, Фиц. Сходила в особняк, где раньше жили Брауны, самая богатая семья в этих краях, и экскурсоводы трындели только о том, как Брауны принесли прогресс в Патагонию со всеми этими овцами, но ни слова о туземцах, от которых якобы сначала нужно было очистить землю, ни словечка, Фиц!
Кэм что-то еще щебетала, а затем умолкла, гадая, не чувствую ли я клаустрофобию, застрявший «послушно и терпеливо», как она выразилась, в комнате после нескольких недель, проведенных под куполом неба в открытом волшебстве океана. Она сама признавалась, что речь ее становится все более поэтичной и менее наукообразной.
— Может, прокрадемся в бар внизу? Я только что проходила мимо, и там пустота, да и кто будет делать фотки в дурацком баре, когда снаружи открываются самые захватывающие виды во вселенной?
Я отказался. Я слишком хорошо знал, кто может фотографировать в глупом баре. Что, если адский Виггинс и его подружка остановились в «Кабо-де-Орнос»; что, если они разболтают, что случилось прошлой ночью, и Кэм от них узнает об обмане? Нет, лучше остаться здесь, упиваясь ее дифирамбами моей осмотрительности.