Призраки (Haunted)
Шрифт:
К тому же, говорит она, стиль жизни «шампанское с икрой» уже утратил свой шик. Сбежать слишком просто: на самолете отсюда до Рима – всего шесть часов. Мир сделался маленьким, выдохшимся, исчерпанным. Путешествия по миру – это просто еще один способ сдохнуть от скуки, только – в разных местах и гораздо быстрее. Скучный завтрак в Бали. Предсказуемый обед в Париже. Утомительный ужин в Нью Йорке, а потом ты забываешься пьяным сном во время очередного минета в Лос Анджелесе.
Слишком много «незабываемых» впечатлений, слишком близко одно к другому.
– Как в Музее Гетти, –
– Намылить, смыть, повторить еще раз, – говорит алкаш из «Global Airlines».
В этом донельзя скучном новом мире сплошного верхнего среднего класса, говорит Инки, ты оценишь всю прелесть биде, только если полдня будешь писать на улице. Не мойся, пока не начнешь вонять, и обычный горячий душ станет, как будто поездка в Соному на предмет очистительных грязевых клизм.
– Воспринимай это как шербет бедности, – говорит Инки. Славный маленький интервал нищеты, который помогает тебе не терять вкус к жизни.
– Присоединяйтесь, – говорит Инки. У нее вокруг рта размазан клейкий зеленый сироп от кашля, к нему липнут пряди ее пластикового парика. Она говорит: – В следующую пятницу, вечером.
Выглядеть плохо, говорит она, теперь это новая разновидность понятия «выглядеть хорошо».
Она говорит, что там соберутся все лучшие люди. Старая гвардия. Самые сливки общества. В десять вечера, под мостом, с западной стороны.
Мы не можем, говорит Эвелин. В среду вечером они с Пакером идут на благотворительный бал в помощь голодающим Латинской Америки. В четверг – на банкет в поддержку нуждающихся аборигенов. В пятницу вечером – на тихий аукцион в помощь несовершеннолетним работницам секс индустрии. Все эти мероприятия, с их блестящими акриловыми трофеями, заставляют тебя пожалеть о тех днях, когда самым сильным страхом американцев был страх выступать перед публикой.
– Просто снимаешь номер в «Шератоне», – говорит Инки. Эвелин, должно быть, морщит нос, потому что Инки говорит ей:
– Расслабься. Она говорит:
– Понятно, что мы там не останавливаемся. В «Шератоне». Мы там только переодеваемся.
В пятницу, говорит Инки, в любое время после десяти вечера. Под мостом.
Пакер и Эвелин Кейсы. Самая главная их проблема: что надеть. Для мужчины все просто. Надеваешь обычные брюки и смокинг – наизнанку. Правый ботинок – на левую ногу, левый – на правую. Вот и все: вид совершенно убогий. И совершенно безумный.
– Безумие, – сказала бы Инки, – теперь это новая разновидность здравого ума.
В среду, после «голодного» бала, Пакер с Эвелин выходят из бального зала в отеле, и кто то на улице распевает «О, Амхерст, храбрый Амхерст». Там, на улице Френсис Данлоп Колгейт Нельсон, она же Фризи, Завиток, дует из банки какой то дешевый солодовый напиток в компании с Шустером Фрейзером по прозвищу Туфля и Вивером Пулманом, который Костяшка. Все трое сидят, закатав грязные брюки и опустив ноги в фонтан. Лифчик у Фризи надет поверх блузки.
Одеваться, во что попало, говорит Инки, теперь это новая разновидность понятия «одеваться шикарно».
Дома Эвелин примеряет, наверное, дюжину мешков для мусора, зеленых и черных мешков для мусора, в каждый из которых можно впихать целую
В этом сезоне, говорит Инки, парики носят задом наперед. В моде разные туфли: на одной ноге – такая, на другой – другая. Берешь старое грязное одеяло, говорит она, вырезаешь в центре дырку для головы, надеваешь его, как пончо, – и ты готова для ночных развлекательных мероприятий на улице.
В тот вечер, когда они снимают номер в «Шератоне», Эвелин берет с собой три чемодана тряпья. На всякий случай. Пожелтевшие, вытянутые лифчики. Свитера со свалявшимся ворсом. У нее с собой целая банка косметической глины для лица – чтобы запачкать их еще больше. Они с мужем выбираются из отеля по черной лестнице: четырнадцать пролетов до двери, что открывается в переулок, – и вот, они на свободе. Они – никто. Два анонима. Не обремененные ответственностью ни за что.
Никто не смотрит на них, не просит у них денег, не пытается им что то продать.
Они шагают к мосту, они – невидимки. Надежно защищенные собственной бедностью.
Пакер немного прихрамывает: он надел правый ботинок на левую ногу, а левый – на правую, и ему неудобно. Эвелин открывает рот. И плюет на тротуар. Да, хорошая девочка, которую учили, что неприлично чесаться, где чешется, на людях, теперь плюется на улице. Пакер спотыкается, натыкается на нее, и она хватает его за руку. Он разворачивает ее к себе лицом, и они целуются – просто два влажных рта, и город вокруг исчезает.
В тот первый вечер на улице Инки приходит с потрескавшейся лакированной черной сумкой, в которой лежит что то очень вонючее. Такой запах бывает на море, в жаркий день при отливе. Запах, говорит Инки, это новый антисоциальный символ. В сумке – картонная коробка, в каких в «Chez Heloise» упаковывают еду навынос. В коробке – большой кусок рыбы размером с кулак
– Красный берикс четырехдневной давности, – говорит Инки. – Если что, просто помашешь сумочкой. Если хочешь, чтобы от тебя держались подальше, запах – лучший телохранитель.
Вонь – новый способ защитить свое личное пространство. Устрашение посредством запаха.
К любому запаху можно привыкнуть, говорит Инки, даже к самому противному.
Она говорит:
– Ведь ты же привыкла к «Eternitu» Кальвина Клейна?…
Инки с Эвелин отходят в сторонку, чтобы немного остыть от шумной вечеринки. Заворачивают за угол. Там, чуть дальше по улице, свита какой то красотки, обряженной в мини юбку, вываливается из лимузина. Худые, стройные люди с хедсетами, соединяющими рот и ухо. Каждый из них занят беседой с кем то другим, кто сейчас далеко далеко. Инки с Эвелин проходят мимо. Инки спотыкается, машет сумкой с протухшей рыбой, задевает ею рукава кожаных и меховых пальто. Телохранителей в темных костюмах. Личных секретарей в черной одежде от лучших модельных домов.