Призраки и пулеметы (сборник)

Раткевич Элеонора Генриховна

Капитан полагал своим долгом всякий раз встречать пассажиров лично. Обыкновенно это не составляло труда: сразу с холода они бывали заторможены и необщительны. Макинтош с любопытством даже наблюдал, как проплывают мимо снобические, безэмоциональные лица.

Но в этот раз Макинтошу не терпелось приступить к погружению. На изнанке хроническая болезнь его ослабляла хватку, а то и отпускала вовсе.

Рядом с капитаном стоял доктор Айзек Айзек. Был Айзек стар, сед, ростом невысок, притом сутулился. Всякая эмоция мгновенно находила выражение на его морщинистом лице. Глаза, увеличенные толстыми стеклами очков, смотрели проницательно, цепко.

– Вы никогда не задумывались,

капитан, отчего они раз за разом туда возвращаются?

– Вам это удивительно, Айзек?

– А вам разве нет? Уж вы-то лучше прочих понимаете в этом вопросе.

Капитан посмотрел на Айзека оценивающе.

– Бесчеловечная процедура, – продолжал тот. – Никак нельзя к ней привыкнуть.

Вот оно что, понял капитан. Доктор намекал всего лишь на онтымэ [12] .

Макинтош никогда не покидал «Бриарей» в Науканском порту. И команда полагала, причиной тому онтымэ – луораветланский напиток, без употребления которого ни один британец не мог сойти на холодную северную землю. Макинтош не считал нужным отрицать свою неприязнь к луораветланской химии. Это было простое и доступное пониманию матросов объяснение. Онтымэ не любил никто. Колючее зелье обжигает пищевод и желудок, проникает в кровь и надежно обволакивает сердце глухой ватой. Будто самую душу отравили анестетиком. Все так, совершенно бесчеловечная процедура. Но у Макинтоша были другие причины не любить Наукан. Настоящие причины, о которых он не хотел и не мог говорить.

12

Спокойный, негромкий (луораветланск).

– Не припоминаю, чтобы вы отказывались от увольнительных, Айзек.

– Верно, не отказываюсь. Но всякий раз боюсь. Знаете, я когда вкус отравы этой чую – тотчас перед глазами пароход «Фараон». И мысль: а ну как обратного пути не будет?

– «Фараон»?

Айзек снял очки с толстыми стеклами и стал их протирать огромным ярко-желтым платком. Лицо его при этом сделалось задумчивым и беспомощным.

– Полвека тому довелось мне, мальцом еще, служить на Пемброкской верфи в команде ныряльщиков. Жаль, капитан, не застали вы тех времен. Заря эфирного пароходства. Все в новинку, всюду открытия… – Айзек помолчал, глядя куда-то мимо Макинтоша. Мыслью он был далеко.

– Однажды случилось нам поднимать с изнанки смитовский «Фараон», который за год до того только был спущен в эфир. Что за пароход! Нынешним-то не чета, но по тем временам был форменный сокол. Это когда со стапелей спускали. А вернулся…

– Призраком?

Айзек кивнул. Призраками издавна звали пароходы, затонувшие в быстрых подэфирных течениях.

– Именно. Несколько месяцев на изнанке. Команда исчезла, ни капли флогистона в баках – всюду только лед. Вообразите кусок черного льда размером с пароход. Мертвый, пустой. Страшный. Я не мог отвести от него взгляда. А как поднялись в эфир – ни следа. Знаете, ведь лед тогда таял мгновенно…

– Я знаю, Айзек.

Даже двенадцать лет назад черный лед был абсолютно неустойчив в эфире. На глубине, под эфиром, он сразу себя показал, еще во времена ван Дреббеля. Агрессивный и злой в родной стихии, лед укутывал зазевавшиеся пароходы непроницаемым покрывалом, полз по стенам, тянул щупальца во все щели, занимал собой пространство. Медленный убийца – так звали его моряки. Но стоило подняться в эфир, лед мгновенно таял, будто что-то не выпускало его с изнанки. Так было, пока

однажды – 11 февраля 1892 года – пароход «Спайси» не пришел в порт с оледенением на киле. Оно продержалось не более получаса, прежде чем окончательно растворилось в эфире – вроде бы ерунда, аномалия. Но с каждым годом, с каждым новым пароходом, поднимающимся с изнанки, лед сохранялся в эфире все дольше. Сейчас официальный рекорд устойчивости льда был что-то около пяти часов.

– По сотне раз за год мы проскальзываем через пасть самого дьявола. Но стоит немного задержаться, переступить невидимую границу дозволенного, и обратного пути не будет. Понимаете, куда я клоню? Онтымэ для человека – все равно что для парохода погружение под эфир. Одно дело пробыть на холоде несколько часов, совсем другое – жить в нем месяцами. Всякий раз боюсь, что уже не буду прежним.

– Видимо, не слишком боитесь.

Но мрачное настроение уже покинуло Айзека.

– А и на «Бриарее» беспрерывно сидеть по вашему примеру тоже никак не возможно. Да и, знаете, за врагом присмотр нужен.

Айзек достал из кармана кулек с мятными мишками, предложил Макинтошу – тот отрицательно качнул головой.

Луораветланов доктор Айзек не любил категорически. «Попомните мои слова, – говорил он, – этот тихий омут однажды нас удивит пренеприятно».

Тихим омутом Наукан, конечно, не был. И еще двенадцать лет назад луораветланы так удивили британцев, что большего и не требовалось. Страшная та история сразу же сделалась государственной тайной, которую Макинтош предпочел бы никогда не знать. Но он не только знал, он сам был частью этой тайны. Единственным выжившим свидетелем «Инцидента» – таким аккуратным словом в официальных бумагах обозначали мучительную смерть пассажиров и команды парохода «Клио».

Раздался звонкий шум шагов – по телескопическому трапу спешил старший помощник Джим Кошки, прибывший на умаяке вместе с пассажирами. Когда он предусмотрительно по широкой дуге обогнул Цезаря, тот утробно заворчал – издавна пес испытывал к старшему помощнику сложные чувства.

Кошки был невысок ростом, лыс головой, веснушчат лицом и руками. Обыкновенно хмурый и замкнутый в себе, после визитов в Науканский порт он делался суетлив и разговорчив: луораветланский отвар специфически действовал на организм старшего помощника.

– Прибыли-с, – доложил Кошки.

Капитан холодно кивнул. В нынешнем своем болезненном состоянии он воспринимал суетливого Кошки как назойливое насекомое, от которого хотелось избавиться решительно и бесповоротно. Макинтош в очередной раз подумал, что Кошки, верно, ухитряется тайком курить лед. Больше и некому курить лед на борту «Бриарея», кроме Кошки. Но поймать его за руку не удавалось.

– Сейчас в порту уморительное действо наблюдал, – интимно зашептал Кошки. – Канис наш, представьте, луораветланского детеныша выгуливал. Икскурсия! Детеныш обо всякой вещи подробно интересуется, всюду нос свой любопытный сует, а Канис следом ходит, смотрит выхухолью, только что не рычит.

Капитан помимо воли усмехнулся.

– Вы, Кошки, замечательно рассказываете, – похвалил Айзек. – Я всю картину очень живо себе представил.

Комендант британского порта на орбите Наукана, Тиккерей Канис, искренне полагал себя хозяином Земли Науканской, луораветланов считал за дикарей и относился к ним с изрядной долей высокомерия.

Дикари же с некоторых пор повадились привозить на экскурсии по порту юных луораветланов. Визиты эти раздражали Каниса, но инструкции недвусмысленно предписывали ему в разумных пределах удовлетворять любопытство туземцев, самому быть обходительным и гостей не обижать.