Призраки и пулеметы (сборник)
Шрифт:
У капитана закружилась голова. Голос девочки рассыпался на разноцветные звуки, которые заново раскрасили картинку, подчеркивая спрятанные прежде детали.
Макинтош увидел. Мягкие тени, рожденные неярким светом синего дирижабля, словно части одной головоломки, сложились вдруг вместе. Капитану попадались подобные рисунки: сперва это гусь, но если присмотреться, то обнаружишь, что в птичьих очертаниях прячется усатый кот.
От каждого человека в зале тянулась тонкая черная нить – вверх, вверх под потолок, к огромному иллюминатору. Смотреть туда не хотелось, но не смотреть было никак нельзя. Там скользила
Если бы Тьма умела смеяться, она бы сейчас расхохоталась.
Тьма? Похоже, напиток из тулуна Аяваки все еще бродил в крови, вызывая безумные мысли и галлюцинации. Макинтош тряхнул головой.
Но Большая Тьма никуда не исчезла.
«Большая Тьма» – что за детство?
Изнанка. Черный лед. Колония простейших, свернутое пространство, бес его знает, чем он еще может быть, но только не…
Кэле.
– Захвати-ка нашего капитана. Он совсем рядом, за крокодилом. Неси его сюда.
Макинтош почувствовал, как металлическая рука Мозеса берет его за пояс.
24. Умкэнэ просыпается
Вечность белоснежного сна уступает место черным мгновениям реальности. Мити расправляет эйгир.
Железный британец, который крепко держит ее в своих неживых руках, скован тьмой. Как скован тьмой весь «Бриарей». Обрывки цвето-запахов путаются в этой тьме, жалят Мити, но теперь они ей не страшны.
– Все почти закончилось, умкэнэ. Ты успела к финалу, – говорит Кэле.
Тьма, послушная его воле, остановилась, замедлилась – только чтобы не убить раньше времени пароход, но позволить ему вернуться в эфир, вернуться вместе с Кэле, навсегда.
В эфир без Кутха. В эфир, где, одну за одной, Кэле поглотит все звезды.
– Так и будет, – улыбается Кэле. – Ты мой обратный билет, умкэнэ.
Мити не слушает. Эйгир ее плетут замысловатые узоры, летят во все уголки укутанного тьмой парохода. Мити ищет Аяваку.
– Аявака мертва, я убил ее, – говорит Кэле, и голос его печален. – Остались мы с тобой. Ты и я.
Мити открывает глаза. Осматривается. Всюду британцы. Они полны тьмой.
Все, кроме одного. Мити шепчет ему:
– Большая Тьма смотрит на тебя. Будь осторожен. Будь готов. Смотри внимательнее. Ты видишь Большую Тьму?
Кэле смеется.
– Зачем тебе этот глупый сын Ийирганга? Он слеп. Он почти мертв. Как и все вы.
Черная бездна окружает Мити – лениво, неспешно. Кэле слишком уверен в своей победе, чтобы торопиться.
– Нет, – говорит Мити. Если вступаешь в разговор с Тьмой, это все, что можно сказать. – Нет.
– Бесполезно. Тебе некуда сбежать.
Кэле кутает ее ледяными щупальцами.
– Вы все одинаковы – дети Савиргонга. Слишком разумны. Слишком слабы.
Кэле не знает, что кое-чему дети Савиргонга научились
Расслабиться. Отпустить эйгир, сделаться прозрачной. Нет ничего: ни Кэле, ни парохода, ни изнанки.
Есть Мити.
Есть Кутх.
– Ты должен отпустить, – шепчет Мити.
Она знает, что ее ждет. Она готовилась к этому с рождения. Только бы капитан Удо Макинтош не подвел.
Кутх и время
Старики рассказывают:
Кутх взял горсть снега и сказал: вот, будет время. Снег растаял и утек сквозь пальцы. Не осталось времени. Кутх улыбнулся тогда и нашел кувшин. С тех пор хранит время в кувшине.
25. Капитан Удо Макинтош не знает приемов бартитсу
Пассажиры стояли смирно – широким полукругом прямо перед Макинтошем. Черный лед, однако, держал их по-прежнему и требовал движения. Кто-то нервно стучал пальцами по бедру, у кого-то не находили покоя ноги. Одна старая леди то и дело поправляла прическу. Глаза при этом у всех были совершенно пустые.
– Вам, капитан, как почетному гостю, места в первом ряду. С дамой, – сказал Айзек.
Макинтоша усадили на стул, привязав его руки к спинке так, чтобы он не упал, но и двинуться не смог. Рядом томми устроили мертвую Аяваку. Сейчас только Макинтош осознал, что там, в ходовой рубке, луораветланка намеренно отвлекла на себя внимание Айзека. Пожертвовала собой ради него. Немыслимо. И отметил: вероятно, ему следовало бы растрогаться.
– Признаюсь, сперва я думал и вас убить, капитан, – голос Айзека сделался нормальным, доктор как будто немного протрезвел от наркотика. – Но теперь вижу особую элегантность в том, что вам придется выступать в мою защиту, когда комиссия станет разбирать наше дело.
Комиссия! В этом был весь Айзек. Даже совершив самое, возможно, страшное преступление за историю подэфирного пароходства, он убежден был, что окончательное решение вопроса надлежит поручить вдумчивой комиссии.
Рядом с Айзеком возвышался Мозес, на руках его неподвижно сидела девочка. Эх, Мозес. Выходит, Макинтош был прав в своем давнем подозрении относительно опасных вмешательств Мозеса в собственный организм. Лед подчинил машиниста-механика так же легко, как подчинял томми.
Не лед. Кэле.
Девочка смотрела Макинтошу прямо в глаза.
Ты должен отпустить.
– Кэле не существует, – упрямо прошептал Макинтош и физически почувствовал возмущение Большой – огромной – Тьмы.
Тут пассажиры заговорили. Без выражения, без эмоций, громко и четко.
По очереди.
– Ты.
– Всерьез!
– Так…
– Считаешь?
– Открой!
– Глаза.
– Капитан!
Макинтош не успевал поворачивать голову, чтобы увидеть, кто именно говорит следующее слово. Пассажиры смотрели на капитана внимательно и требовательно. У каждого на лице написано было презрение – никогда прежде не видел Макинтош столько презрения, такого разного, искреннего и высокомерного.