Призраки из прошлого и другие ужасные истории

Озорнина Алла Георгиевна

– Сорок первый.

– То-то я смотрю, ботинки почти игрушечные. Сам большой, а нога крошечная. Постой немного, я сейчас…

Он опять исчезает в комнате и возвращается, теперь уже держа в руках две длинные серые тряпки.

– Что это?

– Вы, столичные, видать, вообще ничего не знаете. Это же портянки! – сердится дядя Миша. – Дай сюда ногу!

Портянки… Что это за слово такое? Кажется, я встречал его в какой-то книге про войну, но теперь не могу вспомнить, что оно означает. А дядя Миша тем временем быстро наматывает сначала на одну,

потом на вторую ногу серые тряпицы.

– Теперь толкай ноги в валенки! – командует дядя. – Не слетят?

– Да вроде нет…

Мне становится смешно. Для похода в туалет целая, как говорит дядя Миша, смена экипировки, да еще и портянки в придачу. Хотя туда я, наверное, вполне мог бы сбегать в ботинках и куртке Геннадия Борисовича.

Дядя отходит в сторону, почти не мигая смотрит на меня восхищенным взглядом.

– Что тут скажешь? Красавец, да и только! Толстоватенький, конечно, но в этой телогрейке и ты кажешься даже… хм… худощавым! – Он тянет меня в соседнюю комнату, туда, где, оказывается, находится зеркало. – Сейчас убедишься! – Ковыляя с непривычки в валенках, я с трудом удерживаю равновесие. От того, что я вижу минуту спустя, становится не по себе. Но на лице у дяди Миши, похоже, неподдельный восторг.

– Видишь, какой ты красавец! Еще бы прыщи убрать… Неужели нет никакого лекарства? Если б не они – от девчонок у тебя отбоя бы не было, факт! А вообще, что-то долго ты одеваешься! Космонавты в космос и то быстрее собираются, – говорит дядя, как будто бы это я сам решил вдруг, как он выразился, сменить экипировку.

– Красавец! – еще раз с чувством повторяет он. – Куда до тебя нашим-то! Ты теперь, можно сказать, деревенскее всех деревенских! Ну а теперь в нужник! Быстро! А то обмочишься!

Открыв дверь в сени, предупреждает:

– Не налети, тут кадушка стоит, помнишь? Во-о-т… Все нормально. Теперь иди.

Я выхожу на крыльцо и чувствую, как лицо после теплого помещения стягивает морозный воздух.

– Через этот огород перебежишь, там строение такое будет… – напутствует сзади дядя Миша. – Увидишь. Вот это самый узел и есть. Да, света там нет. Так что будь осторожен. Не провались.

– А куда я могу провалиться?

– Ну это… Дырка там посередине в полу, ну, отверстие, в темноте можно не увидеть. Ну, словом, разберешься. Беги!

Легко сказать, беги. Какое там беги, я еле доковылял до нужника, который внешне напоминает собачью конуру, только сильно вытянутую вверх, делаю шаг вперед и понимаю, что нога все-таки попадает в отверстие, о котором только что говорил дядя Миша. Вытаскиваю ногу и сую руку в карман, чтобы достать телефон и посветить, где что находится, но вспоминаю, что он остался в куртке.

Что делать, приходится открыть настежь дверь, чтобы разглядеть, где в полу нужника находится дырка. Закончив со своими делами, выхожу на улицу и… замираю. Во-первых, от того, что в голове будто бы начинают взрываться какие-то бомбочки. И во-вторых, там, за забором, вдоль дороги медленно проплывает над землей одинокая душа замученного стражника.

Точь-в-точь такая же, какие мы видели с Геннадием Борисовичем, когда шли по лесу. Душа медленно заворачивает за угол и исчезает.

И тут же слышится нетерпеливый голос дяди Миши:

– Петька, ты где? Живой хоть?

Над крыльцом по-прежнему горит тусклая лампочка, туда и иду. Взгляд выхватывает еще один огонек – неровный, прерывистый, далекий, висящий чуть ли не у самого неба. Я знаю: это продолжают жечь костры души загубленных стражников.

Глава 7

Дядя Миша ждет возле калитки. Мне хочется немедленно спросить его про души стражников и почему они разгуливают по поселку, но я не успеваю этого сделать.

– Пошли чаевать, – говорит он и вдруг, охнув, хватается за поясницу. – Ну вот, опять она окаянная покою не дает. Прострел за прострелом. – И, скрючившись, ковыляет к дому.

Спустя несколько минут я уже сижу за столом.

– Ну вот и чай сварился, – произносит дядя Миша, одной рукой держась за спину, другой поднимая с печи чайник.

– Ты, Петька, как чай-то пьешь: с молоком, с маслом или с сахаром?

Я опять теряюсь. Вопросы какие-то странные.

– Ну как… чай – с сахаром, а бутерброд – с маслом. Ну иногда с колбасой…

– Да нет, я не про бутерброд, я про чай спрашиваю. Масло-то в чай кладешь, нет?

– А зачем?

– Значит, не кладешь, – делает вывод дядя Миша. – Я ж не знаю, как москвичи-то чай пьют, вот и спрашиваю. Буряты, например, на чабанских стоянках чай пьют с маслом и молоком. И даже иногда баранье сало и соль туда добавляют.

– Так ведь я же не бурят.

– Понятное дело, что не бурят. Но кто ж вас знает, москвичей-то?

В этот самый момент хлопает калитка, но Сабля не лает. Значит, свои, думаю я.

– Ну, наконец-то и Сонька пришла, – радостно восклицает дядя.

С шумом открывается дверь, и в кухню не входит – влетает девчонка – настоящее чучело: маленькое, мне, наверное, до плеча, тонкое до неимоверности, глаза огромные, нос острый, а на голове ярко-рыжая, почти огненная шевелюра. По сравнению с ней я чувствую себя настоящим красавцем, даже несмотря на прыщи на лице, и невольно приосаниваюсь.

А чучело скидывает с себя дубленку, швыряет на полку для головных уборов шапку, что держала в руках, подскакивает ко мне, выпучивает свои глазищи и спрашивает отвратительным писклявым голосом:

– А это что за жирный тюлень, дядь Миш?

Я чуть было не захлебываюсь чаем от возмущения и отвечаю:

– На себя посмотри, Баба Яга костлявая!

И сам себе удивляюсь. Там, в Москве, я, наверное, никогда бы такого девочке не сказал. Впрочем, разве это девочка? Чучело!

– А ну прекратите! – прикрикивает на нас дядя Миша. – Еще чего, обзываться! А тебе, Сонька, совесть надо иметь – человек в гости приехал, а ты обзываешься вместо того, чтобы знакомиться.

– Ой, очень надо знакомиться! – отвечает Сонька.