Призраки(Рассказы)
Шрифт:
Где-то звякнул колокольчик, и, подхватив пустой поднос, она задержалась, чтобы напоследок бросить мне умоляюще:
— Отведите беду, если увидите ее.
Когда горничная ушла, я закрыла за ней дверь и включила все лампы в комнате. Действительно ли над домом сгущалась тень какой-то трагической тайны, или все просто сошли с ума, как мне показалось вначале? Дурное предчувствие, смутное ощущение тревоги, возникшее в тот момент, когда у меня за спиной лязгнули окованные железом двери, накатило снова, когда я осталась одна в приглушенном сиянии затененного электрического света. Что-то было не так. Кто-то заставлял страдать красавицу-хозяйку, и кто же, во имя здравого смысла, мог это быть, кроме мужа? Но горничная-то назвала его «одним из лучших людей на свете», и
Однако в восемь часов, когда я неохотно спустилась к ужину, меня ждал сюрприз. Мистер Вандербридж поприветствовал меня с такой теплотой, что я, едва посмотрев ему в глаза, поняла: в его характере нет злобы или порочности. Он действительно оказался удивительно похожим на мужчину с портрета, увиденного мною на выставке, и хотя выглядел старше того итальянского вельможи, у него был столь же задумчивый вид. Конечно, я не художник, но частенько предпринимаю попытки читать по лицам характер разных людей. В данном случае не нужно было обладать особенно острой наблюдательностью, чтобы распознать, что за человек мистер Вандербридж — даже сейчас его лицо кажется мне самым благородным, какое я только видела. Но при отсутствии некоторой проницательности вряд ли мне удалось бы заметить тайную печаль в его облике: лишь когда он впадал в задумчивость, эта грусть омрачала его черты, а в остальное время мистер Вандербридж казался оживленным и даже веселым, и в его темных выразительных глазах загорался порой неукротимый огонек иронии. Судя по тем взглядам, которыми он обменивался с женой, в их отношениях не было недостатка в любви или нежности — как с его, так и с ее стороны. Очевидно, что он все еще горячо любил супругу, как и до свадьбы, и это внезапное открытие еще более затруднило разгадку той тайны, которая окутывала их. Кто же был виновен в том, что какая-то зловещая тень нависла над домом? Кто, если не он и не она?
А тень определенно существовала — сумрачная, неведомая. Я чувствовала ее присутствие, пока мы вели разговор о войне и отдаленных перспективах заключения мира этой весной. Миссис Вандербридж выглядела совсем юной и хорошенькой в белом атласном платье с ниткой жемчуга на груди, но ее фиалковые глаза в неверном мерцании свечей казались почти черными, и странное ощущение посетило меня, что это цвет ее мыслей, тревожных вплоть до отчаяния. Несомненно, впрочем, что она старалась ни словом, ни вздохом не выдать мужу своей озабоченности. Что-то разделяло их, несмотря на взаимную привязанность, — неизъяснимый трепет, некое беспокойство, опасение. То, что я ощущала с того момента, как вошла в этот дом; то, что я слышала в полном слез голосе горничной. Едва ли можно было назвать это чувство ужасом, поскольку было оно слишком уж неопределенным, слишком неуловимым для такого громкого имени; тем не менее, после нескольких месяцев покоя ужас — вот единственное слово, которое мне приходит в голову, когда я пытаюсь описать атмосферу, царившую в доме.
Никогда еще я не видела столь великолепно сервированного стола и с удовольствием разглядывала и камчатное полотно скатерти, и хрустальные бокалы, и столовое серебро… в центре стола красовалась серебряная ваза с хризантемами, я точно помню… как вдруг заметила, что миссис Вандербридж обернулась и бросила тревожный взгляд на открытую дверь, за которой виднелась лестница. Беседа протекала весьма оживленно, и я как раз что-то сказала мистеру Вандербриджу, но он неожиданно впал в некое подобие транса и задумчиво смотрел поверх своей суповой тарелки на пышный букет желтых и белых хризантем. Мне пришло в голову, что он погружен в размышления о какой-то финансовой проблеме, и я вслух выразила сожаление, что осмелилась побеспокоить его. Однако, к моему удивлению, он тут же откликнулся, как ни в чем не бывало, и я увидела — или мне только почудилось, — что миссис Вандербридж вознаградила меня признательным взглядом, полным облегчения. Не помню, о чем мы говорили дальше, но течение приятной беседы ничем более не нарушалось до тех пор, пока мы наполовину не разделались с ужином. Подали жаркое, и я как раз подкладывала себе картошки на тарелку, когда осознала, что мистер Вандербридж снова погрузился в глубокую задумчивость. На сей раз он едва ли слышал голос жены, когда она обращалась к нему, и я видела, что черты его искажены печалью, а устремленный в небытие взор исполнен невыразимой тоски. Тут я снова заметила, как миссис Вандербридж нервно оглядывается в сторону холла, и, к превеликому изумлению, обнаружила, что какая-то женщина приближается к дверям по старинному персидскому ковру и входит в столовую. Я была удивлена, почему она ни с кем не заговорила — просто опустилась в
Поначалу я вопросительно посматривала на миссис Вандербридж, надеясь, что меня представят новой гостье, но хозяйка дома продолжала оживленно говорить о чем-то, громко и отрывисто, как будто не замечая ее присутствия. Мистер Вандербридж все еще сидел неподвижно, молчаливый и отрешенный, а ясноглазая незнакомка затуманенным взором изучала гобелены за моей спиной. Я знала, что она не видит меня — а если бы и видела, то не испытала бы ничего, кроме безразличия. Несмотря на внешнюю привлекательность и юный возраст, эта женщина мне не нравилась, но похоже, что и она испытывала не самые дружелюбные чувства. Не знаю, как я поняла, что она ненавидит миссис Вандербридж — ни разу она не взглянула в ее сторону, и все же я уверена: с того момента, как незнакомка вошла в столовую, она излучала ненависть, хотя это слишком сильное слово для той озлобленности, похожей на ярость испорченного, завистливого ребенка, которая вспыхивала порой в ее глазах. Она была просто своенравной, несдержанной и… даже не знаю, как лучше сказать… наверное, эгоистичной.
После ее появления ужин утратил всякую приятность. Миссис Вандербридж что-то рассказывала с нарочитым оживлением, но никто ее не слушал, ведь я была слишком поражена, чтобы вникать в смысл ее слов, а мистер Вандербридж так и не очнулся от своей задумчивости. Казалось, он грезил наяву, не замечая ничего вокруг, а странная женщина сидела рядом в сиянии свечей — как будто и не реальная вовсе, равнодушная ко всему. Странное дело: даже слуги не обращали на нее внимания, и, хотя она расстелила на коленях салфетку, когда села за стол, ей не подали ни жаркого, ни салата. Когда вносили новые блюда, я искоса поглядывала на миссис Вандербридж: не исправит ли она эту оплошность? Однако хозяйка предпочитала смотреть в собственную тарелку. Все как будто сговорились игнорировать незнакомку, хотя с момента своего появления она была главной фигурой за столом. На нее старались не обращать внимания, и все же трудно было избавиться от впечатления, что это она дерзко никого не замечает.
Ужин тянулся, казалось, несколько часов, и можно представить мое облегчение, когда миссис Вандербридж поднялась, наконец, из-за стола и направилась в гостиную, а я пошла следом. Поначалу я решила, что незнакомка присоединится к нам, но когда оглянулась из холла, то увидела, что она все еще сидит после мистера Вандербриджа, который курит сигару, собираясь отведать кофе.
— Обычно он пьет кофе вместе со мной, — сказала миссис Вандербридж, — но сегодня ему нужно кое о чем поразмыслить в одиночестве.
— Мне почудилось, что он какой-то рассеянный…
— Значит, вы это заметили? — она повернулась ко мне и посмотрела прямо в глаза. — Мне всегда интересно, многое ли видят люди со стороны. Недавно ему нездоровилось, отсюда и некоторая угрюмость. Нервное расстройство — это ужасно, не правда ли?
Я улыбнулась:
— Да, я слышала, но никогда не могла себе этого позволить.
— Нервы — слишком дорогое удовольствие, верно? — у нее была манера завершать фразы вопросом. — Надеюсь, комната у вас удобная. Ничего, что вы будете жить одна на всем этаже? Если с нервами все в порядке, в этом нет ничего страшного, так ведь?
— Разумеется, ничего, — и все же, соглашаясь, я почувствовала легкую дрожь — как будто от нового прилива беспокойства, пронизывающего атмосферу этого дома.
При первой возможности я удалилась в свою комнату и только села почитать на ночь, как вошла горничная — к этому времени выяснилось, что зовут ее Хопкинс, — и осведомилась, не нужно ли мне чего-нибудь. Кто-то из многочисленных слуг уже расстелил для меня постель, поэтому, когда Хопкинс возникла в дверях, я заподозрила, что ее предупредительность — всего лишь предлог, и у этого визита есть иная, тайная цель.
— Миссис Вандербридж велела присматривать за вами, — начала Хопкинс. — Она опасается, что вам будет одиноко, пока вы не привыкнете к здешней обстановке.
— Что вы, мне совсем не одиноко, — отвечала я. — У меня никогда нет времени скучать.
— Я тоже была такой… Но сейчас возраст, видимо, сказывается. Вот поэтому я взялась за вязание, чтобы коротать вечера, — она продемонстрировала мне шарф из серой пряжи. — Год назад я перенесла операцию, и с тех пор другая горничная — француженка — сидит с миссис Вандербридж по вечерам и помогает ей раздеться. Госпожа всегда так боится обременить нас лишними обязанностями — хотя, по правде сказать, их не так уж и много для двух горничных, — а все потому, что она человек деликатный, и никогда ни о чем не попросит, если может справиться сама.