Призраки в Сети
Шрифт:
— Я предпочла бы, чтобы люди вообще не думали обо мне, — отвечаю я не совсем впопад.
— Почему?
Я пожимаю плечами:
— Жизнь как-то проще, когда она анонимна, когда никто от тебя ничего не ждет.
— Тебя не так просто забыть, — говорит он. — Вот Боджо, например, видел тебя всего однажды, но сразу запомнил.
— Может быть, я тогда совершила что-нибудь из ряда вон выходящее.
— Да? — улыбается Кристи.
— Не знаю. Возможно, и нет. Я знаю, что люди лучше запоминают меня именно тогда, когда я веду себя в точности как они. А те, при ком я внезапно улетучивалась
— Это защитный механизм сознания, — говорит Кристи. — Он закрепился на видовом уровне. Иногда он срабатывает у отдельных личностей, иногда все общество заставляет себя что-то забыть.
— Это согласуется с твоей теорией Условного Мира?
Он кивает:
— Мир Как Он Есть существует для большинства людей потому, что они договорились думать обо всех исключениях как о чем-то невозможном.
— Так кто же это решает?
— Уж конечно, не один человек, — говорит он. — Это нечто, что вплетается в ткань общества в целом. И разумеется, бывают вариации. Вот почему существуют религиозные секты. Они все договорились о разных концепциях того, каким является этот мир. Эта их договоренность о разных взглядах на Мир Такой Как Он Есть — отправная точка их верований. Это то, что их сближает между собой.
— Итак, никто не помнит, что эти люди исчезли, потому что это противоречит представлениям о том, каким должен быть этот мир.
Это не вопрос, но Кристи отвечает на это своим собственным вопросом:
— У тебя есть лучшее объяснение?
— Кроме надежно спрятанной огромной круговой поруки?
Он кивает.
— Вообще-то, нет, — говорю я. — Но почему, например, ты помнишь?
О себе я не спрашиваю, потому что заранее знаю ответ: я не принадлежу к Условному Миру. Учитывая мое происхождение, мой образ жизни, меня пришлось бы лечить, если бы я не признавала этого.
— Есть разные причины тому, почему люди помнят, — отвечает он. — Кто-то, подобно Джилли, просто изначально ждет от мира больше, чем видно невооруженным глазом, поэтому она никогда не удивляется, если что-то выходит за установленные рамки. Холли не забудет, потому что в ее жизни теперь слишком много волшебного. Хотя бы то, что у нее партнер по бизнесу — домовой. Что касается меня, раньше я помнил, потому что писал. Но это ненадежно. Между словами на бумаге и тем, что они описывают, — огромная дистанция. К тому же часто вмешивается разум и пытается убедить меня в том, что ничего этого не было.
— Но в твоих книгах…
— По какой-то причине в те часто анекдотичные свидетельства, которые я собираю для своих книг, мне верится даже больше, чем в то, что я испытал сам. Например, как много мне потребовалось времени, чтобы осознать, что ты существуешь.
— Но я тебе совсем не помогала.
Он улыбается:
— Это правда. Но мы ведь и ожидаем от сверхъестественного, чтобы оно было таинственным и говорило с нами загадками.
— А теперь? — спрашиваю я.
Он пожимает плечами:
— У меня все чаще бывает возможность, что называется, потрогать сверхъестественное руками. Я уже не могу чему-то
Тут я начинаю хихикать, и он не понимает, в чем дело.
— Что?
— «Потрогать руками», — повторяю я и смеюсь уже в голос. Он все еще тупо смотрит на меня, ничего не понимая, и тогда я сквозь смех выдавливаю: — Ты и Саския, — после чего разражаюсь громким хохотом.
— О господи!
Ему приходится ждать, пока я снова возьму себя в руки.
Сама не знаю, с чего это я веду себя так легкомысленно. Должно быть, это от облегчения: вот нас занесло бог весть куда, а мы все-таки выжили, и даже не только выжили, а еще и умудрились исправить то, что, казалось, было непоправимо испорчено. Так ли уж часто это бывает в этом, да и в любом другом мире?
Наконец я успокаиваюсь понемногу, хотя, признаться, смех еще бурлит у меня в крови, только и ожидая малейшего повода, какой-нибудь глупости, чтобы вырваться наружу. Мне хотелось бы, чтобы Кристи хоть раз расслабился. Но он, хоть и улыбается, все-таки не так свободен, как я. Может быть, ему моя шутка просто не кажется смешной, но думаю, тут все-таки больше его вечного самоконтроля. Как странно: мы ведь с ним одного возраста, но мне иногда кажется, что наши отношения больше напоминают отношения родителя и ребенка, чем ровесников. Вот сейчас, например, он смотрит на меня как строгий отец на легкомысленную дочь.
Я откашливаюсь и пытаюсь принять серьезный вид.
— Так с Саскией все в порядке? — спрашиваю я.
Он кивает:
— Должно быть. Она спит, а я вот не могу. Думал, посижу над гранками, которые прислал Алан, но ни на чем не могу сосредоточиться.
— Не могу не чувствовать себя виноватой, — говорю я. — Если бы я не уговорила ее попробовать вступить в контакт с духом Вордвуда, ничего этого не случилось бы.
Кристи качает головой:
— Все случилось гораздо раньше.
— Наверное. Но, может быть, нас бы это не затронуло.
— Возможно. Но подумай, что тогда стало бы с исчезнувшими людьми.
Я соглашаюсь:
— Не говоря уже о Левиафане.
Кристи на секунду закрывает глаза. Когда он открывает их снова, я вижу в его взгляде острое любопытство.
— Я только мельком успел его увидеть, — говорит он, — перед этой вспышкой. Но он показался мне огромным.
— Как гора. Не могу себе представить, как бы он выглядел, если бы встал.
Кристи понимающе кивает:
— Не припомню, чтобы мне случалось видеть что-то настолько другое.
— Мне тоже, — соглашаюсь я.
— Даже при том, что ты живешь в Пограничных Мирах, и после того, что ты сделала?
— Да.
— Нужно быть очень смелой, чтобы сделать то, что ты сделала.
— Или достаточно глупой. Все могло кончиться совсем не так. Я действовала чисто инстинктивно, но в той ситуации, похоже, только так и можно было.
Мы на некоторое время замолкаем — Кристи лежит на диване, я развалилась на стуле. Он закуривает и мне тоже предлагает сигарету. Я отказываюсь. Кажется, мне пора уходить, а ему — возвращаться обратно в постель, но я пока не хочу оставаться одна. А он, похоже, тоже не торопится подниматься с дивана.