Призраки вокруг нас. В поисках избавления
Шрифт:
Все мы переживали состояния одержимости: кто не был в той или иной степени охвачен духом времени (Zeitgeist), выражающимся в материализме, гедонизме и нарциссизме? Мы либо боремся с этим призраком, этим духом времени, либо служим ему, но никто не свободен от его воздействия. Все мы переживали состояние психической одержимости экономическими, политическими и социальными потрясениями. Такие моменты переживаются как нечто жуткое, пугающее, чуждое, потому что прерывается диалог с бессознательным. Каждый из нас, включая меня, может легко стать одержимым, но как только мы вспоминаем о том, что незримый мир не просто существует, но и управляет миром внешним (который реален для Эго), то вновь обретаем контроль на сознанием. Подобные состояния реальны, но важно то, как мы их понимаем. Непонимание того, что они психичны, что они представляют собой энергии, жертвой которых становится Эго, приводит к тому, что мы уступаем им, оказываемся во власти дурных сил, с которыми наши предки боролись при помощи ритуалов изгнания и оберегов. Мы до сих пор стучим по дереву, чтобы призвать духа-хранителя дерева, который защитит нас от гнева богов
Интегративные, или апотропаические [55] , ритуалы наших предков, так же как и психоанализ, порой позволяют осознать, увидеть этих духов. Сознательное «отпущение козла», происходящее в виде ритуала в День Искупления (Йом-Киппур) или в Пепельную среду, можно считать попыткой встретиться лицом к лицу с незримыми силами вины, поймать их, сделать частью себя. Верующий человек действительно способен к примирению. В конце концов сонастроенность – это ощущение единства себя и незримых сил. В эти мгновения мы чувствуем мир и покой внутри себя, потому что мы остановили диссоциацию и отчужденность. Известно, что развод с психологической точки зрения нельзя назвать концом брака, так же как и смерть не избывает влияния и воздействия ушедшего, а время – воздействия прошлого. Юнг заметил: «Когда человек умирает, чувства и эмоции, связывающие его с родственниками, утрачивают привязку к реальности и уходят в бессознательное, где они приводят в действие коллективное содержание, которое затем пагубно влияет на сознание» [56] . Когда я утверждал, что многие люди, даже те, кто «уверенно стоит на ногах», на самом деле не позволяют себе желать того, что они желают, жить так, как они хотят жить, разве я не имел в виду одержимость, охваченность родительскими и общественными комплексами? Как нам по-настоящему вырасти, как сначала понять, чего мы, а не родительские или другие комплексы хотим, а потом набраться храбрости и начать в соответствии с этим жить?
55
Связанные с предотвращением зла, защитой от сглаза. – Прим. пер.
56
Ibid. Par. 598.
Мы можем утверждать, что никаких призраков и привидений не существует, что мы давно оставили эти суеверия в музейных залах истории, но мы до сих пор подчиняемся этим бессознательным энергиям (богам, злым духам, императивам). Мы никогда не сможем контролировать свою жизнь, пока не признаем, говоря словами Пола Хувера, что находимся среди «призраков бесценных», обитающих на «неубранном ложе нашей памяти» [57] . Отдавая сознательную дань этим бегущим через нас голосам поколений, осознавая их влияние на наши решения и поступки, мы зажигаем свечу во тьме бытия, а это, по словам Юнга, наша первостепенная задача. Такое благоразумие призывает нас каждый день размышлять, перебирать, разбирать, взвешивать для того, чтобы научиться различать. И неизбежно нам придется задаваться трудными, тревожными вопросами. Что это за энергия, которая есть повсюду? Первому, пришедшему нам в голову ответу, мы вряд ли поверим. Какие влияния предков заставляют нас принимать решения, совершать поступки, воспроизводить модели отношений? Какие призраки населяют многочисленные покои особняка нашей психики?
57
Hoover Paul. Theory of Margins // Chicago Review. V. 47/48. Winter 2001–Spring 2002. P. 205.
Сделаем психологическое признание (не метафизическое утверждение): привидения существуют, и мы живем среди них. И постоянное размышление над сутью этих явлений необходимо нам не только для осознанной жизни, но и для более легкого путешествия через миры-близнецы, в которых мы всегда жили и будем жить. Польский поэт Адам Загаевский, блуждая по населенным призраками улочкам Кракова, предупреждает нас: «Гуляя по Казимежу, я думаю об умерших, / Глаза их, как воды, – невидимы, / Но в них ты можешь утонуть» [58] . Прошлое не уходит, прошлое – не прошло. А задача настоящего мгновения – увидеть, различить, как миры соприкасаются и проникают друг в друга.
58
Zagajewski Adam. Unwritten Elegy for Krakow’s Jews // Unseen Hand: Poems. Trans. Clare Cavanagh. New York: Farrar, Straus and Giroux, 2009. Р. 73–74.
Глава 8. Мучительные призраки предательства
Мы уже знаем, что мощный комплекс всегда вырывает нас из настоящего мгновения, перемещая в прошлое. И чем глубже комплекс, чем он архаичнее, тем труднее нам отказываться от его исходных путей: бегства, отрицания, подчинения и других адаптивных моделей поведения. В коллективно обусловленных обстоятельствах во времена всеобщих горестей и бедствий, когда царят страх, неопределенность и дезориентация, мы способны перенимать комплексы от наших ближних, утрачивая свой индивидуальный взгляд на вещи. В результате наши реакции обуславливаются силой комплекса и стремлением к самозащите (о совершенных в таких условиях поступках мы потом всегда жалеем). Именно такие массовые психозы и приводят к холокосту, расизму, одержимости войной и прочим образцам коллективно обусловленных эмоций. И когда мы ретроспективно вопрошаем, почему, мол, люди были слепы и не ведали, что творили, то забываем о том, как часто нам приходится жалеть о собственных поступках и решениях, о соучастии в делах, глубоко ранивших других людей или нас самих.
На всецело личном уровне каждый из нас может вспомнить случаи, когда прошлое овладевало им,
59
Пер. М. Лозинского.
На архаическом уровне нашей психологической деятельности мы постоянно переносим на вселенную, государство, организацию, брак ожидание того, что мы, наконец, обретем «хороших родителей», которые никогда нас не предадут и не бросят. И, когда горе обрушивается на нашу голову или разочарование портит все наши планы, мы чувствуем, что нас предали, что над нами издеваются, что нас дразнят. Хотя на самом деле мы должны были ощутить призыв к более сложному и полному пониманию вселенной и к произвольности всего, чему суждено умереть. Даже Иисус в самый темный час воззвал к Отцу: «Для чего Ты Меня оставил?». В присущей ему сардонической манере Роберт Фрост написал: «Господи, прости мне мои маленькие шутки над Тобой, и я прощу Тебе большую шутку надо мной».
Если вспомнить о том, что психологический механизм шутки заключается в ее способности высвобождать внутреннее напряжение через катарсическое переживание смеха или, по крайней мере, мрачной ухмылки, то мы поймем, что обладаем крайне творческим способом примирения с предательством. Как однажды сказал Хорас Уолпол [60] , жизнь есть трагедия для тех, кто чувствует, и – комедия для тех, кто думает. Само использование термина предательство по сути является допущением того, что вселенная действует на наших условиях, исходит из наших предпосылок и должна доказать, что она – разумна, так же как разумны мы. Понимание того, что такая позиция – лишь наша проекция на грубую природу, слишком трудно дается, и поэтому мы чувствуем себя преданными. Если же мы изначально не ждем, что «что-то произойдет», то нам будет легче принять все таким, какое оно есть, не позволяя мыслям о предательстве привязывать нас к прошлому.
60
Уолпол Хорас (Гораций) (1717–1797) – крупный английский писатель, считается одним из основателей жанра готического романа. – Прим. пер.
Поскольку самосохранение есть нечто до мозга костей человеческое, мы склонны создавать апотропаические защиты от грозных и губительных сил природы. Мы проецируем на вселенную (законную, но архаичную) детскую потребность в родителе-охранителе, а потом удивляемся, почему вселенная оказывается совсем не такой. В действительности великая боль всей аврамической теологии (возьмем ли мы ислам, иудаизм или христианство) происходит из противоречия между проекцией образа доброго родителя в виде всемогущего Бога на вселенную и отсутствием ожидаемого результата. Богословская доктрина известная как теодицея специально занимается вопросами примирения, с одной стороны, образа всесильного, любящего и справедливого Бога (imago Dei) и, с другой стороны, всех страданий и несправедливости, царящих в нашем мире. Я в свое время так заинтересовался этим вопросом, что после колледжа некоторое время обучался теологии. Я пережил много приятных и интересных моментов, но понял, что все попытки решить проблему теодицеи были лишь абстрактными рассуждениями и разговорами, не отвечающими требованиям сердца. Как все мы знаем и как говорил Паскаль в XVII веке, сердце рассуждает о том, что неведомо рассудку. Пытаясь найти «разумное» решение, я исходил из допущения, что вселенная укладывается в такой пустяк, как человеческий разум, подчиняется его правилам.
Более того, в то время я совсем не осознавал действительной роли проекций, их способности представлять таинственного другого в виде симулякра нас самих. Антропоморфизм – это наваждение нашего мышления, он приводит к тому, что антропологи и глубинные психологи называют «магическим мышлением». Магическое мышление отражает неспособность Эго различать объективную и субъективную реальность. Вот примеры магического мышления: «Я болен потому, что был плохим, а не потому, что вокруг меня миллионы вирусов» или «Я в отчаянии потому, что я недостойный человек». Как часто мы интернализируем поведение других и этим самым определяем самих себя: «Я таков, как ко мне относятся другие. Я – это моя история». Сколько жизней было загублено из-за подобных субъективных толкований вселенной? Так оно и будет продолжаться, пока мы сами не возьмемся за ум и за дело.