Призраки вокруг нас. В поисках избавления
Шрифт:
Юнг замечал, что у каждого человека есть патологическая тайна, нечто столь страшное, столь постыдное, возможно, столь унизительное, что человек любой ценой будет хранить этот секрет. И пока эти тайны будут оставаться захороненными, они будут очень медленно, но верно заражать и отравлять жизнь сознания. Будучи терапевтом, я выслушал немало подобных историй, это моя привилегия и это мое бремя. Чаще всего, поведав историю другому, человек освобождается от ее груза.
Итак, героиня романа «Чтец» отбывает наказание в тюрьме, а молодой человек взрослеет, женится (неудачно, потому что ни одна женщина не способна заменить ему той первой любви). Но по-своему они продолжают общение. Он читает книги вслух, записывает это на кассеты и посылает ей в тюрьму. Годы идут, а его преданность не ослабевает, но между ним и ей стоит нерассказанная история, причем для него это не история неграмотности, а история ее работы в концентрационном лагере. Однако он продолжает посылать записи,
За день до окончания ее срока он приходит к ней в тюрьму – он уже мужчина средних лет, она – пожилая женщина. Он дает ей понять, что будет продолжать помогать ей, но ни о какой совместной жизни не может быть и речи. Он не уточняет причин, однако ясно, что долгожданному воссоединению мешает призрак нерассказанной истории о концентрационных лагерях. В ту же ночь, ее последнюю ночь в тюрьме, она вешается, оставив записку, в которой говорится, что все свои сбережения она завещает передать еврейскому благотворительному учреждению, где детей учат читать. Это – ее последняя воля, и это – точка в ее ужасной истории.
Затем юрист узнает, что она научилась читать и что в последние годы она много читала сама. Это были книги по истории Третьего рейха и, в частности, концентрационных лагерей.
Я подошел к книжной полке – Примо Леви, Эли Визель, Тадеуш Боровски, Жан Амери – свидетельства жертв нацизма бок о бок с автобиографией Рудольфа Гесса, книга Ханны Арендт об Эйхмане в Иерусалиме и научные работы о лагерях… [Привратник заметил: ] «Как только фрау Шмиц научилась читать, она стала брать книги о концентрационных лагерях» [16] .
16
Schlink Bernhard. The Reader. New York: Vintage Books, 1998. Р. 205.
И, хотя мотивы ее самоубийства не раскрыты, вероятно, что, узнав нерассказанную историю о своем участии в крупнейшем организованном преступлении в истории Запада, она поняла, что даже после отбывания формального наказания, она не сможет позволить себе мнимую свободу. Невероятный парадокс этой истории в следующем: преподнеся женщине дар грамотности, свободу более широкого и объективного понимания истории, ее возлюбленный открыл ей доступ и к информации, ставшей ей смертным приговором.
Так, нерассказанная история безграмотности, нерассказанная история их тайной связи, нерассказанная история ее причастности к преступлению, ужасному историческому кошмару, нерассказанная история наших коллективных ошибок – все они сплелись, проникли в жизни людей и разрушили их. Роман «Чтец» также проливает свет на нерассказанные истории миллионов погибших, на их непрожитые жизни, безвременно прерванные убийцами и простыми людьми, оказавшимися способными на преступление. Вся наша западная цивилизация с ее священными и достопочтимыми институтами и гуманистическими идеями не выдержала проверки историей. И эта история не могла вечно оставаться нерассказанной [17] .
17
Я взываю к этой внутренней способности каждого из нас использовать более широкий спектр мотивов и моделей поведения в своей книге «Почему хорошие люди совершают плохие поступки». Все неосознаваемое, нерассказанное из наших историй проникает в наш мир через наши поступки. Тень, тянущаяся за каждым из нас, сама есть нерассказанная история, которой вскоре суждено стать частью коллективной нерассказанной истории нашего мира.
Рассказчик в романе «Чтец» объясняет, что в конец концов ему пришлось описать историю жизни главных героев, их любви и их неожиданных пересечений с мрачных векторами истории. Автор ищет понимания, прощения, освобождения, но он прекрасно знает:
Слои нашей жизни так тесно покоятся друг на друге, что на более поздних этапах нам всегда встречается то, что уже было раньше, не как нечто изжившее себя и негодное, но как нечто живое и современное. Я это понимаю. И все равно порой я чувствую, что мне этого не вынести. Быть может, нашу историю я изложил все же потому, что хочу избавиться от нее, даже если мне это никогда не удастся [18] .
18
Schlink. The Reader. Р. 217–18.
Поиски наших родовых корней – еще одна возможность для нерассказанных историй проникнуть в нашу жизнь, незаметно, подобно капле чернил, упавшей в сосуд чистейшей воды и постепенно окрасившей
В своей автобиографической книге «Смерть в семье» Джеймс Эйджи [19] вспоминает летние ночи своего детства в Ноксвиле, когда после ужина он вместе со всеми сидел на крыльце, слушал звон от брызг поливающей газон установки и стрекот цикад, пока приятная усталость не смаривала ребенка. Крупнотелые люди относили его в кровать с любовью и нежностью, но никто из них никогда не рассказывал ему, кто он на самом деле. Так же и Джеймс Джойс в обличие своей персоны – Стивена Дедала – сидел и грезил за школьной партой, выписывая свое имя внутри концентрических окружностей, начиная от своей семьи, школы, страны, Ирландии, планеты Земля, вселенной, чтобы узнать свое настоящее имя и услышать истинную историю о себе. Оба они потратили свою взрослую жизнь на собирание этих историй и вплетая их во все более сложные и крупные структуры сознания.
19
Джеймс Эйджи (1909–1955) – американский писатель, журналист, поэт, сценарист и кинокритик, посмертно получивший Пулитцеровскую премию за автобиографический роман «Смерть в семье». – Прим. пер.
Не задаем ли мы в детстве те же вопросы, не думаем ли о том же самом? Не раздумываем ли мы над тем, в чью историю мы попали? Будучи ребенком, я думал о том, не является ли небо над головой, которое моему глазу казалось необъятным куполом, всего лишь точкой в мозгу некоего космического сновидца, во сне которого я двигался и чувствовал себя свободным, хотя в любую секунду он мог бы проснуться или начать видеть другой сон. Нет, я не был чудаковатым ребенком. Я просто любил подумать, и я чувствовал, что подобная история должна существовать, доселе мне нерассказанная, но кому-то известная, например, взрослым. (Однако я до сих пор в некотором роде разочарован, потому что пока не нашел взрослого, чья история имела бы больше смысла, чем мои детские видения.) [20]
20
В своей автобиографии К. Г. Юнг вспоминает, как в детстве он сидел на камне, думая о камне и задаваясь вопросом, не думает ли камень о нем на самом деле (Memories, Dreams, Reflections / Еd. Aniela Jaffe. New York: Pantheon Books, 1961. 20. – Рус. пер.: Юнг 1998a, с. 36).
Какая история, рассказанная или нерассказанная, вплетается в наши ДНК, наш геном и воспроизводит одну и ту же старую добрую? Юнг говорил, что если уничтожить все человечество, кроме двух особей, вся культура и цивилизация восстановится точно таким же образом: сначала воспроизведутся генетически обусловленные истории, архетипические энергии, лежащие в каждом из нас, а затем – все модели, динамические структуры, персоны и развязки старых как мир сюжетов, разыгрывающихся снова и снова и ныне, и присно, и во веки веков. Тот, кто не знает, что сегодняшняя история – лишь перепев старой, тот плохо разбирается в хрониках человечества. Те же эпизоды, те же глупости, те же инфляции и дефляции, и все, что возвращается земле, отыгрывается вновь и вновь. Настоящее заполнено архетипической динамикой, которая постоянно напоминает нам о том, что даже нерассказанные истории продолжают действовать, пусть и бессознательно. Неосознаваемое настоящее – это история, которая хочет быть рассказанной, которая настойчиво проникает в нашу жизнь. Над входом в свой дом Юнг поместил надпись со словами, принадлежащими Эразму Роттердамскому: «Прошенный или нет, Бог здесь пребудет». Точно так же древнейшие истории, рассказанные или нет, неизбежно проступают в наших бессознательных решениях, наших антипатиях, наших заботах, наших проекциях, наших тайных планах, а затем они перепроигрываются в соответствии с моделями, которые и составляют всю человеческую историю.
Разве мало тех, кто ищет власти над другими, чтобы компенсировать чувство несоответствия внешним требованиям, а затем пожинает горькие плоды? Разве мало тех, кто прячется в собственной жизни, боится заявить о себе, проживает жизнь беглеца, проецируя на других и удивляясь, почему все вокруг так несносно? А разве мало тех, кто отдает себя в руки другого, обменивая собственную душу на покой и мир и в итоге не получая ничего? Метафорически говоря, все мы уже здесь были и будем снова и снова проигрывать те же истории, пусть и в новых нарядах и новом убранстве. И навязчивые призраки овладевают нами именно тогда, когда мы забываем о том, что мы – очередные исполнители старых ролей в старых историях, диалектическим воплощением которых является наша судьба.