Призраки
Шрифт:
— Эй, кто-нибудь дома? — Он, говорит: — Нам нужно, чтобы ты оставалась живой, пока мы все снова не проголодаемся.
Ее ребенок пошел на первое. Мисс Америка пойдет на второе. А кто на десерт — будет видно.
Диктофон в руке Графа Клеветника готов записать ее следующий крик поверх предыдущего. Видеокамера Агента Краснобая готова заснять очередной кульминационный момент в развитии сюжета, затерев все, что было до этого.
Но вместо того чтобы кричать. Мисс Америка спрашивает: вот так все и будет? Голос пронзительный
— Нет, — говорит Директриса Отказ. Счищая кошачью шерсть с рукава, она говорит: — Только некоторые.
И Мисс Америка говорит, что она имеет в виду не только здесь и сейчас, в этом Музее нас. Она имеет в виду жизнь в целом. Везде и всегда — люди только и делают, что пожирают друг друга? Уничтожают других людей?
И Директриса Отказ говорит:
— Я знаю, что ты имеешь в виду.
Граф Клеветник все записывает в блокнот. Мы все киваем. Мифология нас.
Держа в руках миску с супом, глядя на свое отражение в пленке горячего жира, Обмороженная Баронесса говорит:
— Я работала в ресторане, в горах. Она зачерпывает суп ложкой и подносит ложку ко рту Мисс Америки,
— Ешь, — говорит Баронесса. — А я расскажу тебе, как я лишилась губ…
Отпущение грехов
— Даже если Бог не прощает нас, — говорит Обмороженная Баронесса, — мы-то можем его простить.
Мы должны проявить себя выше Бога.
Лучше, великодушнее.
Баронесса на сцене: «заболевание десен», объясняет она всем тем,
кто слишком долго пялится на ее лицо -
на то, что осталось от ее лица.
Вместо губ — только рваная рана,
густо замазанная красной помадой.
Зубы — как желтые призраки
каждой выпитой чашки кофе,
каждой выкуренной сигареты.
На сцене вместо луча прожектора — фрагменты из фильма:
взвихренное марево снежной пурги.
Среди синих крапинок тени всех форм и размеров не найти двух одинаковых.
Она вся утеплилась, закуталась, завернулась.
Волосы убраны под вязаную шапочку.
Но ей уже никогда
не согреться.
Стоя на сцене. Обмороженная Баронесса говорит:
— Мы должны простить Бога…
За то, что он сотворил нас низкорослыми. Толстыми. Нищими.
Мы
За кистозный фиброз. За подростковую лейкемию.
Мы должны простить Богу его безразличие по отношению к нам — забытому Богом научному эксперименту, брошенному обрастать плесенью.
К золотым рыбкам Господа, оставленным в аквариуме без присмотра,
вынужденным подбирать со дна свое собственное дерьмо, чтобы не умереть с голоду.
Рукой в теплой варежке Баронесса указывает на свое лицо. Она говорит:
— Люди…
Люди предполагают, что когда-то она была бесподобно красивой.
Потому что сейчас она так… безобразна.
Людям нужна справедливость. Им нужно, чтобы одно уравновешивало другое.
Люди предполагают, что это рак. И что, наверное, она сама виновата.
Раз с ней такое случилось, наверное, она это заслужила.
И она говорит им:
— Пользуйтесь зубной нитью. Ради бога, перед тем как ложиться спать, всегда чистите зубы нитью.
И каждый вечер, перед тем как ложиться спать. Баронесса прощает других.
Она прощает себя.
И прощает Бога за все те несчастья, которые просто случаются…
Просто случаются.
Кипящие ключи
— Февральскими вечерами, — частенько говаривала мисс Лерой, — всякий пьяный водитель был просто благословением.
Каждая пара, решившая устроить повторный медовый месяц, чтобы подправить семейную жизнь. Люди, засыпавшие за рулем. Любой, кто съезжал с шоссе, чтобы выпить стаканчик — для мисс Лерой это был кто-то, кого, может быть, и удастся уговорить снять номер в гостинице. Это входило в ее обязанности: уговаривать. Чтобы люди заказывали себе выпить, потом — еще и еще, пока им волей-неволей не приходилось остаться на ночь.
Разумеется, иногда ты себя чувствуешь как в ловушке. Но чаще, как сказала бы мисс Лерой, ты просто миришься с тем, с чем скорее всего будешь жить до конца своих дней.
Номера в их гостинице — не самые лучшие, да. Расшатанные железные кровати дребезжат на стыках. Винты и гайки еле держатся. Все матрасы — бугорчатые, как холмистая местность. Подушки плоские. Простыни чистые, но вода здесь, в горах, очень жесткая. Стираешь в этой воде белье, и ткань, пропитавшаяся минералами, становится шершавой наподобие наждачной бумаги и пахнет серой.