ПризракиПовесть с продолжением
Шрифт:
Все присутствующие молчали; все были под обаянием только что слышанного. Несмотря на необузданную призрачность и как бы безумие рассказа, все чувствовали, что в нем заключается такая правда, которая, раз коснувшись только души, уже никогда не может забыться.
Разговор не клеился. Все чувствовали как бы какую-то эстетическую полноту в душе, — полноту, при которой не хочется говорить. И замечательно, что никто не вспомнил того повода, по которому был прочитан этот рассказ: все думали о самом рассказе.
Скоро все стали прощаться и уходить, как
В прихожей я подошел к шахматному игроку и спросил его:
— Вы издадите этот рассказ?
— Не имею ни малейшего желания. Вы знаете, что я ничего не печатаю.
— В таком случае, подарите ваш рассказ мне.
— На что он вам нужен?
— Я издам его.
— Пожалуй. Но прошу вас не выставлять под ним моего имени.
И с этими словами шахматный игрок вынул из кармана свою рукопись и передал ее мне…
По желанию автора, она появляется теперь без его имени.
1885 года, 18 октября, с. Ольхов-Колодезь.
Небольшие, но существенные различия, помимо разбивки текста, имеются и в центральной части рассказа, где повествуется о безумной любви Лугина к призрачной женской тени, готовности поставить на кон собственную душу, роковой игре со стариком и окончательном исчезновении призраков. Можно заметить, к примеру, что текст 1897 г. всемерно подчеркивает механистичность, автоматичность призрака-«портрета», лишая его «сатанинских» черт:
В ответ на это восклицание дверь гостиной начала тихо и беззвучно отворяться…
(1885)
Голос его гулко и дико отозвался в гостиной и замер. И вот, дверь гостиной начала вдруг тихо и беззвучно отворяться…
(1897)
И вдруг на одно только короткое мгновение вспыхнула в них какая-то сатанински-злобная решимость.
(1885)
И вдруг, на одно только короткое мгновение, вспыхнула в них какая-то страшно-подозрительная злоба.
(1897)
Лугин смотрел на него в оцепененном изумлении. Но вдруг почувствовал он новый прилив злобной радости.
(1885)
Лугин смотрел на него в оцепененном изумлении с тем чувством, с каким мы смотрим на новый, непонятный нам физический опыт.
— Нельзя ли оставить эти отвратительные механические секреты! — сказал он потом. — Довольно того, что люди не могут обойтись без них, чтобы жить!
Но вдруг почувствовал он новый прилив злобной радости.
(1897)
При этих словах Лугина в стеклянных глазах старика снова сверкнула вдруг, точно молния, сознательная, сатанинская злоба.
(1885)
При этих словах Лугина, в стеклянных глазах старика, снова сверкнула вдруг точно молния, сознательная, подозрительная злоба.
(1897)
…призрак
(1885)
…призрак вдруг сделал какую-то странную гримасу и оскалил зубы…
(1897)
А не демон тот, кто из любви к женщинам, из жажды «мгновенного наслаждения, безумного и преступного», отрекается от всего святого, от вечного, от бесконечного, от бессмертного, от души и Бога?
(1885)
А не демон тот, кто из любви к женщинам, из жажды «мгновенного наслаждения, безумного и преступного», отрекается от всего святого, от вечного, от бесконечного, от бессмертного?
(1897)
В тексте 1897 г. опущены красноречивые фразы, подчеркивающие саморазрушительную устремленность Лугина к гибели:
Он медленно перевел взгляд свой на рюмку…
Какое-то острое и мучительное наслаждение вошло в его душу. В этой возможности сейчас:, сию минуту истребить себя было что-то невыразимо обольстительное для души его.
(1885)
Он медленно перевел взгляд свой на рюмку…
(1897)
Объятия Лугина и девушки-призрака, очевидно, показались в 1897 г. чересчур эротическими:
А она, эта призрачная женщина, смотрела теперь на него страстным, зовущим взглядом. Ее трепещущие, полуоткрытые уста были, казалось, влажны и просили поцелуя. Невыразимая, страстная, томная нега во всей склоненной и будто изнеможденной фигуре ее звала и обольщала… <…>
— Целуй, целуй меня! Обнимай меня! — тихо, как дыхание ветра, заговорила вдруг призрачная женщина, привлекая к себе Лугина и будто вся изнемогая от истомы счастья.
С воплем блаженства бросился к ней Лугин, обнял и крепко, почувствовал теплое, осязательное, трепещущее тело ее в своих объятьях, почувствовал вздымающуюся трепетным дыханием грудь ее и…
(1885)
А она, эта призрачная женщина, смотрела теперь на него страстным, зовущим взглядом. <…>
— Целуй, целуй меня! Обнимай меня! — тихо, как дыхание ветра, заговорила вдруг призрачная женщина.
С воплем блаженства бросился к ней Лугин, обнял ее крепко.
(1897)
Наконец, адский хохот, оглашающий комнату в финале жуткой игры, сменился «хихиканьем», а в тексте вместо необоримой дьявольской силы возник проказливый и туповатый «бесенок»:
Страстный крик отчаянья огласил вдруг комнату: призраки исчезли, и послышался громкий, сатанинский хохот…
(1885)
Страшный крик отчаяния огласил комнату: призраки исчезли, и в комнате послышалось вдруг какое-то странное хихиканье: нельзя было сомневаться, что это смеется низкий и подлый бесенок, способный понимать, но не способный чувствовать ничего великого.