ПризракиПовесть с продолжением
Шрифт:
— Садитесь!
Лугин содрогнулся и, будто вспомнив что-то, взглянул на старика. Он не узнал бы его: то дьявольское выражение, как адамант, жестокой, сознательной злобы, которое прежде только на мгновение, как молния, вспыхивало на мертвенном лице его, теперь вполне овладело им и неподвижно остановилось на нем. Теперь это был уже не гипнотик, лишенный своей воли и пассивно исполняющий волю чуждую ему, магнетически на него действующую: это был дух, одержимый собственною, сверхъестественною страстью, дошедшею до состояния неподвижного, злобного
Лугин внимательно и как будто соображая что-то, долго смотрел на призрак, потом положил свою руку на карту и сказал:
— Послушай, проклятый призрак, скажи мне одно: если я выиграю ее, буду ли я с нею всегда?
— Не знаю, — резко ответил призрак.
— А если я проиграю ее, что будет тогда?
— Не знаю.
— Лжешь ты, проклятый! Я вижу по демонским взглядам твоим, что ты знаешь это, — воскликнул Лугин в бешенстве. — Ты хочешь морочить меня? Это не удастся тебе!
Что это за глупая мистификация? Что значит: поставить душу на карту? Что это за глупая комедия?
Призрак посмотрел теперь на Лугина с нескрываемой, злобной насмешкой.
— Ты, кажется, хочешь смеяться надо мной? — все более и более выходя из себя, воскликнул Лугин. — Но тебе не удастся это! — Слышишь ли: говори мне сейчас, в чем твое проклятье, или я сумею вырваться из-под этого обаяния!
Призрак содрогнулся. Блестящие теперь глаза его устремились вдаль. Он помолчал одно мгновение, как бы вспоминая, и потом сказал с важностью:
— Сегодня вы можете узнать это.
— Говори же! — воскликнул Лугин в нетерпении.
Призрак уставился на Лугина своим адамантово-жестоким взглядом, который будто говорил: «принимаю на себя все последствия моих слов и поступков» — и сказал, точно отчеканивая каждое слово:
— Я проиграл в карты честь моей дочери — молодому офицеру, моему сослуживцу.
Лугин вскочил.
— Но кто же дочь твоя?
— Вот, — ответил призрак, указав на призрачную женщину.
— Призрак? — воскликнул Лугин, боясь взглянуть в ее сторону.
— Душа, — ответил старик.
Лугин молчал.
— Когда же, где и как она умерла? — медленно, будто в изумлении, спросил он.
Старик вдруг улыбнулся какою-то улыбкой позора.
— Давно, много-много лет тому назад, — заговорил он: — она, опозоренная, выпила целую склянку морфина — в этой самой комнате, на этом самом месте, где вы стоите — в середу, — добавил он.
— На каком же кладбище ее могила?
— Самоубийц на кладбище не хоронят, — сказал как бы внушительно призрак, и лицо его мгновенно приняло опять выражение бесповоротной, жестокой злобы.
Лугин молчал: он был потрясен.
— И ты, подлый дух, второй раз проигрываешь свою дочь в карты? — медленно и тихо, с глубоким негодованием, проговорил Лугин.
Злоба и жестокость, изобразившиеся на лице призрака, стали теперь бесконечными. Казалось, Лугин причинил ему словами своими страшную боль. Что-то мстительное исказило лицо его. И вот, вместо ответа, — это было
Лугин молчал в изумлении, не спуская глаз со страшного виденья. Потом он засмеялся и сказал:
— А! Вот что! Да вы, милостивый государь, настоящий упырь, как я вижу! Уж не высасываете ли вы по ночам у детей кровь?
Но вдруг, негодование с новой силой наполнило душу Лугина, и он воскликнул:
— Проиграть в карты честь своей дочери! Не могу понять такой беспредельной подлости!
Призрак закинул голову, будто тигр, готовый броситься на добычу: казалось, уши его даже прижались плотнее к голове.
— Ты ли говоришь мне это? — прохрипел он злобно. — Не ты ли ставишь на карту душу свою из любви к женщине? Не думаешь ли ты, что «страсть к женщинам» лучше «страсти к игре»?
Лугин смотрел на него некоторое время, как бы в изумлении, потом сказал только:
— Демон!
— А не демон тот, кто из любви к женщинам, из жажды «мгновенного наслаждения, безумного и преступного», отрекается от всего святого, от вечного, от бесконечного, от бессмертного? Мы могли бы понять друг друга!
— Сатана! — сказал опять Лугин.
— Если ты так ясно сознаешь свой позор, — прибавил он, помолчав: — ты мог бы избавиться от него.
— Почему же ты не делаешь этого, если веришь в сознание, в это продажное зеркало, которое, в бессильном равнодушии, отражает все, что перед ним ни поставишь?
— Но зачем же ты все это делаешь?! — уже как бы умоляя и со слезами, воскликнул Лугин.
— Теперь я могу сказать тебе все… Страшная, неумолимая сила тяготеет надо мною, — смерть, — сказал призрак и затрепетал, содрогаясь, как приговоренный: — и только губя и истребляя других, могу я на краткое мгновение вырываться из-под ее обаяния и ощущать злобный, преступный огонь — не наслаждения, нет! — но только жизни. На пути же добра — нет для меня жизни. Но страшно то, — продолжал признак, содрогаясь снова: — что, с каждым новым шагом на этом ложном пути, с каждым новым преступлением — мое бессилие, при страшном напряжении воли и сознания, становится все глубже, и тем тяжелее тяготеет надо мною холодная рука смерти, отнимая меня у самого себя, тем большее усилие должен я употреблять, чтобы вырваться из-под нее. О, ужасно, ужасно!
И призрак весь затрепетал в невольном ужасе.
Лугин был страшно бледен. Лицо его было необычайно взволновано. Казалось, страшная внутренняя борьба происходила в нем.
— Это ты отдал, — воскликнул он вдруг: — свое презренное существование во власть темных и страстных сил, но не я! Я не поддамся им!
— Ты уже в их власти, — нагло смеясь, сказал призрак.
— Я свободен! — воскликнул Лугин, неистово взмахнув рукою. — Берегись, демон, что я поверю в эту призрачную женщину и полюблю ее, как живую душу! Тогда и всеми силами ада не отымешь ты ее у меня, не расторгнешь союза нашего!