Призвание: маленькое приключение Майки
Шрифт:
— С кем?
— С ним… С директором.
— Страшно?
— Немножко.
— Не робей, он не кусается.
А Майка все равно робела.
Дёма и Гогия
Из всех помещений, которые существуют на свете, больше всего Майка боялась кабинета директора. Ей даже к зубному врачу было не так страшно ходить, как на ковер к Марь-Семенне в ее небольшую комнатку на втором этаже.
Директор школы-гимназии номер двадцать девять была серьезным человеком:
Если Марь-Семенна шествовала по школе, то услышать ее можно было и без всяких ушей. Она плыла, как большой корабль, а ученики бежали впереди — прятаться. От топота множества ног половицы потихоньку дрожали, а учителя спешно цепляли одинаковые лица — они все делались радостные, а глаза у них блестели не хуже каменных директорских бус.
К Марь-Семенне все относились с особым чувством. Даже Майкина мама не пускала ее на порог: снимать мерки для новых платьев она специально ходила к директрисе на дом.
— …потому что хлеб за брюхом не ходит, — объясняла мама.
Судьба долго миловала Майку. Девочка видела директрису крайне редко и издалека, а знала про нее только одно слово.
Демагогия.
В их гимназии всем было известно, что Марь-Семенна любит припечатывать этим словом самые разнообразные явления жизни.
Смешное слово. Майке оно даже нравилось. Она представляла себе двуликого мальчика. Одно лицо у него называлось Дёма, а другое — Гогия.
— Вах, нэ? Ты чего такое говоришь, товарищ, — так Майка представляла себе Гогию.
— У меня к вам дело ответственной важности, — будто бы отвечал ему Дёма. — Я хочу проинформировать, что земля круглая и вертится целыми днями годы напролет.
— Как шаверма-шаурма, да? — ерничал смешливый Гогия. — А чего мы стоим и не падаем, если круглая твоя земля?
— Потому что гравитация, — пояснял Дёма.
— Э, товарищ, какой-такой гравий-та. Не годится так, когда сковородку покупать надо, еду варить-кушать, жить, чтобы на счастье и в добре, — говорил весельчак Гогия.
— Но как же… — горячился умник Дёма.
Так и болтали они ни о чем — Дёма и Гогия — два лица одного двуликого мальчика.
Представлять его Майке было интересней, чем думать, что же в действительности значит это слово.
— Демагогия, — вслед за директрисой повторяла Мирелла-Валерьянна из параллельного класса. Так она отчитывала двоечника Витьку.
— Демагогия, — ругался физрук Ковыляев, когда его команда не побеждала на районном футбольном первенстве.
— Демагогия, — по непонятному поводу ворчал неизвестный Майке дед с палкой, преподававший что-то сложное в старших классах.
— Демахохия, — даже безымянная старушка-уборщица любила выражаться, если ребята шастали по свежевымытому полу.
Взрослые кидались этим словом почем зря,
«Директор — сам по себе, а я — сама по себе», — надеялась Майка.
Не тут-то было.
В их класс директриса пришла в самый неподходящий момент. Всевидящая Марь-Семенна будто знала, что Силиверстов извазюкает доску своими письменами, что Варька Левес обольется водой из вазочки с цветами, а Майка будет во всеуслышание обещать Великановой выдрать ей за подлость все космы. В общем, четвертый «А» развлекался, как умел. Спешил вкусить свободы: перемена закончилась, Лины-Ванны все не было, и этим грех было не воспользоваться.
Все галдели наперебой, а Майка уже была близка к тому, чтобы привести в исполнение свой приговор, но тут грохнула дверь, и в классе моментально сделалось тесно.
— Где ваш педагог? — сказала Марь-Семенна.
Директриса перебегала глазами от одного к другому, словно Лина-Ванна спряталась в кого-то из учеников.
Когда Майка встретилась взглядом с директрисой, ей показалось, что на ее плечах повисли гири. Хорошо хоть глядела Марь-Семенна не очень долго — ее отвлекла Лина-Ванна.
— А сейчас, ребята… — вбежав в класс, начала она и, увидев важную гостью, осеклась. — Здравствуйте.
— Пройдемте, — сказала Марь-Семенна, указывая бледнеющей учительнице на выход.
Та подчинилась.
— Убьет, — уверенно заявил Коновалов.
— Прочтет мораль, — возразил Беренбойм.
Дети сорвались со своих мест и сгрудились у двери, вылавливая обрывки непростого разговора.
Лина-Ванна говорила про «впервые», про «не знаю, как получилось»…
Марь-Семенна молчала. Тяжко.
Лина-Ванна говорила про «высокие показатели успеваемости», про недавний открытый урок, про победу на олимпиаде по математике.
Марь-Семенна молчала. Мучительно.
Лина-Ванна говорила про «потребность ребенка в движении», про «навыки неформального общения».
— Во загнула, — восхитился Силиверстов.
А остальные молча согласились: Лина-Ванна не даст их в обиду. Все объяснит.
Но тут и Марь-Семенна вымолвила свое слово.
— Демагогия.
И всем сразу стало ясно: добром это не кончится.
Как в воду глядели.
Сказав что-то совсем неслышное, директриса ушла. На том уроке девять человек — и даже Великанова — получили двойки.
А после урока Майку вызвали.
— За что? — испугалась она в ответ на указание Лины-Ванны.
Та лишь глаза округлила, будто боялась не меньше девочки.
«Вы, наверное, дурно себя ведете», — нашептал ей вежливый Дёма, когда Майка плелась в директорский кабинет.
Девочка вздохнула: да, балуется, озорничает, учится плохо и недостойный человек.