Призвание варягов. Норманнская лжетеория и правда о князе Рюрике
Шрифт:
Эта фраза – ценный образчик существовавших и в раннее Средневековье норм обычного права, к которым пришелец «со стороны» мог воззвать для обеспечения легитимности своих претензий на власть. Мы видим, что новоиспеченный тесть воспользовался своим традиционным правом называться отцом верховного правителя в силу брака с дочерью, благодаря которому создавались отцовско-сыновние отношения. Хенгист как названный отец Вортигирна получал права старшего мужского представителя в правящей иерархии и возможность начинать новую линию наследования, включая в нее уже своих кровных мужских потомков – своего сына, сына своего брата и т. д. Этот фрагмент из источника давно стал хрестоматийным, но основное внимание в нем уделялось факту самого завоевания. Но завоевание завоеванием, а власть в человеческом обществе обязана узаконивать свое положение, для чего в разные времена использовались различные средства.
Конечно, по поводу обращения к такому источнику, как «История бриттов» Ненния, могут возразить, что это труд более позднего времени, труд компилятивный, при этом и авторство оспаривается. Однако, на мой взгляд, неважно, как правильно звали
Из истории Англии мы знаем, что утверждение на Британских островах разноплеменных отрядов наемников с западного побережья Европы, известных в источниках под собирательным именем саксов, происходило на протяжении длительного периода и достигло наибольшего размаха в середине V века. Со временем пришельцы стали захватывать земли на значительной территории Англии. И вполне естественно, что многим из предводителей этих отрядов наверняка приходила соблазнительная мысль пробиться и к кормилу королевской власти. Однако тут и встает на пути вопрос о легитимации: какие основания привлечь для того, чтобы провозгласить себя королем перед будущим народом и страной? Хенгист увидел свой шанс, когда заметил, что король бриттов Вортигерн бросает сладкие взгляды на его дочь Ровену. Он явно рассчитал свой ход заранее и тем самым показал себя истинным политиком. Реальная власть, приобретенная силой оружия, была у него в руках, оставалось придать ей статус законной традиционной власти.
Вот еще один пример на эту же тему – из «Саги о Хальвдане Эйстейнссоне», где рассказывается о завоевании Альдейгьюборга конунгом Эйстеном. Завоевав страну, Эйстен убил местного правителя и попытался обеспечить свою легитимность через соглашение с его вдовой. «Есть два выхода, сказал конунг, либо я сделаю тебя своей наложницей и ты останешься ею так долго, сколько тебе это суждено, либо ты выйдешь за меня замуж и отдашь все государство в мою власть, а я окажу тебе большой почет … Тогда этот разговор закончился, и дело было улажено» [75] .
Традиция, согласно которой женские представительницы родовой организации наделялись особой связью с землей, благодаря чему они и могли, в частности, выступать посредницами в передаче властных полномочий разделившими с ними ложе пришельцами со «стороны», является очень древней и заслуживает, в силу этого, отдельного разговора, который будет предложен в другом очерке, а здесь продолжим рассмотрение взаимотношения власти и завоевания.
Еще раз повторю, что власть можно было получить и в ходе завоевания, но утвердиться у власти, стать легитимным правителем было невозможно в обход существовавших в обществе традиций и норм. Об этом говорит другой (помимо Хенгиста) излюбленный пример норманнистов – пример из жизни знаменитого Роллона, основателя герцогства Нормандия во Франции. Роллон был изгнан, по сведениям одних источников, королем данов, по сведениям других источников, норвежским конунгом Харальдом Прекрасноволосым (860–940?), и начал пиратствовать во владениях Карла Простого (879–920). Относительно французских земель он был просто разбойником до тех пор, пока при взятии Руана и Байе он не убил местного графа и не женился на его дочери, после чего получил титул графа и сделался «законным» местным сеньором. Дальнейшее известно: как представителю французской знати ему было предложено принять христианство, вступить в брак с дочерью Карла Простого и получить удел, достойный герцогского титула. Это – пример из эпохи, максимально близкой времени Рюрика, можно сказать, что Роллон был младшим современником Рюрика. И, как видите, одни только успехи оружия не дали ему напрямую ни власти, ни титула: он получил их через брак с представительницами местной знати и королевского рода – графской дочерью и затем – принцессой. Это и были те «договоры», с помощью которых пришедший со стороны завоеватель Роллон стал герцогом Нормандии. Других «договоров», на основе которых можно было наняться в князья или в герцоги, в истории, как будто, неизвестно. Все известные примеры призвания правителей «со стороны» отражают достаточно устоявшийся порядок поддержания преемственности власти в наследных институтах, когда каждый последующий кандидат в качестве обоснования легитимности своих претензий должен был тем или иным образом объявить / доказать связь с существующим правящим родом. Вопрос о легитимации власти в архаичных обществах до сих пор обходился стороной историками-норманнистами, представляющими два названных подхода, и решался просто: «летописцы либо врут, либо путают, а данные летописей – это конструктив XI в.». Однако без рассмотрения этого вопроса заниматься проблематикой генезиса и развития древнерусского института княжеской власти просто невозможно.
В начале статьи я подчеркнула, что рассматриваю здесь традиции наследного института власти, где «король – сын своего отца», и напомнила, что традиция передачи власти в рамках определенного рода уходит своими истоками в глубокую древность. В данном очерке я приведу только один пример – из ранней истории Восточной Европы, т. е. из истории земли наших предков. Мой пример касается легенды о родоначальнике скифских царей, «первочеловеке» Таргитае, который, согласно скифскому сказанию, сообщенному Геродотом, считался сыном Зевса и дочери Борисфена – Днепра. За метафорами сказания видна хорошо узнаваемая ситуация: носитель сакральной власти «со стороны» в ипостаси эллинского божества Зевса вступает в союз с дочерью местного владыки, отождествляемого с обожествленным
В русской истории династийная линия Ивана Калиты – последнее звено династии Рюриковичей, утвердившейся у власти благодаря матрилатеральной традиции передачи власти – не прерывалась в течение почти трехсот лет – факт сам по себе примечательный и заслуживающий изучения. Однако стоит обратить внимание на то, что такой важнейший акт в потестарно-политическом развитии Русского государства как утверждение Ивана IV в царском сане потребовал обращения и к матрилатеральной традиции. В соборной грамоте патриарха константинопольского Иоасафа, которой в 1561 году Иван IV утверждался в царском сане, законность данного акта, т. е. принятие Иваном IV царского титула, аргументировалась тем, «что нынешний властитель московский происходит от незабвенной царицы Анны, сестры императора Багрянородного, и что митрополит ефесский, уполномоченный для того собором духовенства и византийского, венчал российского князя Владимира на царство». Документ этот приведен в истории Н.М. Карамзина, и историк отмечает, что данная грамота подписана тридцатью шестью митрополитами и епископами греческими.
Есть и другие примеры глубокой укорененности традиции матрилатеральности в русской истории. Сын Ивана Грозного царь Федор скончался в 1598 г. без потомства, и создалась ситуация, которой страшились больше всего: престол остался без законного наследника. Но вначале преемственность власти была восстановлена быстро и потому без тяжелых последствий. По истечении сорока дней после смерти Федора царем был избран Борис Годунов. Но мало кто обращал внимание на то, как мотивировали принятие решения о его кандидатуре в правители, хотя понятно, что мотивировка должна была опираться на традицию и иметься «в запасе», поскольку кризисы власти государственной мыслью, естественно, предусматриваются. Возвращаясь на несколько десятков лет назад, напомню, что Иван Грозный венчался на царство до своей женитьбы (почти вплотную к ней, т. е. менее чем за месяц до свадьбы) – таково было его безусловное желание. Следовательно, его избранница Анастасия Романовна венчалась уже с царем и после обряда венчания, соответственно, получала титул царицы. Таким образом, новый институт царской власти сразу получал возможность обеспечить свою преемственность и по женской линии, если мужская линия пресечется. И в нужный момент такая предусмотрительность оказалась спасительной. Вдова Федора Ирина носила также титул царицы. Ирине как носительнице царского титула присягнули сразу же после смерти Федора, чтобы избежать междуцарствия, в силу чего Ирина, по определению Н.М. Карамзина, является первой русской державной царицей.
Но Ирина отказалась от царства и удалилась в монастырь. Тогда обратились к ее брату Борису. И здесь хочется привлечь внимание к следующему моменту. При исчислении прав Бориса на соборе сообщили, что Иван Грозный еще при жизни величал Ирину как «Богом данную мне дочь царицу Ирину…», а также говорил о Борисе, что «какова мне дочь Ирина, таков мне ты, Борис, в нашей милости ты все равно, как сын…», т. е. Ирина и Борис Годуновы при жизни Ивана Грозного были провозглашены названными детьми царя Ивана (вспомним названных наследников Эдуарда Исповедника), или, говоря современным языком, являлись удочеренными / усыновленными особами законного правителя и, следовательно, имели бесспорное право первоочередности («по ряду», т. е. в череде претендентов) на престол перед другими кандидатами в довольно обширной генеалогической системе Рюриковичей. Однако интересно отметить, что даже в тексте присяги на имя Бориса имя Ирины остается и стоит первым в тексте, а имя Бориса – вторым. Так же был составлен текст присяги и на имя сына Бориса – Федора Годунова: имя вдовы царицы Марии Годуновой было поставлено первым, а имя Федора вторым. Напрашивается мысль о том, что в то время в русском традиционном сознании идея о первостепенном значении древней сакральности, передающейся по материнской / женской линии, была еще очень сильна.
Матрилатеральная традиция, по моим предположениям, сыграла свою роль и при утверждении новой династии Романовых, что положило конец Смуте. Внимание этому факту до сих пор не уделялось, но при обосновании прав Михаила Романова на царство указывалось на его родство с царицей Анастасией, которой он доводился внучатым племянником по линии брата царицы – Никиты Романовича (царь Михаил Федорович был сыном Федора Никитича, сына Никиты Романовича), и таким образом, на его наследные права на царский титул по линии родства с первой русской царицей. Не настаиваем категорически, но исходя из имеющихся знаний о значении матрилинейной традиции полагаем, что она сыграла в выборе кандидата в цари важное значение. В современной исторической мысли смысл этих традиций утерян или почти утерян. Для наших же предков XV–XVI вв. они имели глубокий смысл. Не припоминается, например, чтобы кто-нибудь обращал особое внимание на то, что первая невеста основоположника династии Романовых, царя Михаила Федоровича, – дворянская дочь Мария Хлопова, став царской невестой, была наречена именем «Анастасии», т. е. именем, которое носила первая супруга Ивана IV и первая русская царица Анастасия Романовна. Зачем бы надо было проводить такую церемонию? А вот ведь провели – значит видели в этом глубокий смысл!