Призвание
Шрифт:
Но вскоре приехала из эвакуации Людмила Павловна с Игорем и поселилась в домике около завода.
Леонид Михайлович возвратился к ним — на этом настаивала и Нина Ивановна, — но сердце рвалось к Нине.
Людмила Павловна, узнав обо всем от мужа, стала еще сдержанней, чем раньше, еще более замкнутой. И теперь женственность Нины, какая-то особенная, присущая ей материнская мягкость, стали казаться Афанасьеву особенно желанными. Он невольно вспоминал то поворот ее головы, то взлет руки, то ласковый
«Почему я должен приносить себя, свою жизнь в жертву детям? — думал он сейчас, идя темной улицей. — Разве не имею я права на личное счастье?»
Леонид Михайлович вспомнил недавнюю сцену дома и, как это бывает у слабовольных людей, когда их кто-то укоряет в неблаговидных поступках, ему захотелось усилить свою вину, назло всем и самому себе, не думая о том, что из этого получится:
«Ну, и пускай… Кому какое дело? Кто смеет обвинять меня… В этом вопросе я отвечаю только перед своей совестью».
Афанасьев остановился у фонаря, раскуривая папиросу. Пальцы его немного дрожали, когда он доставал спичку.
— Останусь у Нины… навсегда, — решил он и, глубоко засунув руки в карманы пальто, пошел в темноту.
ГЛАВА XI
Алеша Пронин пришел к директору неохотно, очевидно догадываясь, о чем будет разговор и заранее решив отмалчиваться. Он стоял, будто собирался бодаться, Борису Петровичу виден был только очень выпуклый лоб да черный вихорок, торчащий на темени.
— Я прошу тебя, Алексей, как коммунист пионера, не кривя душой, расскажи мне правду, почему так изменилось отношение класса к Марии Ивановне?
Пронин ожидал чего угодно, только не такого обращения, и оно сразу лишило его мальчишеской недоверчивости.
Он поднял голову, его глаза сверкнули решимостью.
— Она нечестный человек! — воскликнул Алеша.
Волин нахмурился.
— В чем же эта нечестность выразилась?
Пронин мгновенье помолчал, судорожно вздохнул и, волнуясь, сбиваясь, начал рассказывать:
— В прошлый вторник едем мы в трамвае… Я и Димка… знаете — из нашего класса Дима Федюшкин. Купили билеты, стоим на площадке, а дверь в вагон приоткрыта… Смотрим — вошла она… Мария Ивановна. Села, книгу толстую читает. Четыре остановки читала. В это время — контролер. Она — туда, сюда. Билет-то забыла купить! Ну, что ж тут такого, со всяким может быть… и скажи прямо… как нас сама учишь. А она покраснела и говорит контролеру: «Я потеряла». Ведь неправда, мы ж видели!..
Он так разволновался, что у него начали дрожать губы.
— Спасибо, Алексей, что ты мне честно все сказал, — подошел к Пронину Борис Петрович. Он не положил руку на
— Мария Ивановна, видно, растерялась, — продолжал он. — Но все равно нехорошо. Мне самому неприятно было услышать это… Однако могу тебя успокоить, я ее давно знаю как честного человека. Завтра я поговорю с классом, а вы, пионеры, поддержите меня, Это досадная случайность.
Лицо Пронина просветлело. Он и сам глубоко переживал крушение веры и теперь рад был возможности возвратить ее.
— Я объясню ребятам, — тихо сказал мальчик.
Борис Петрович остался один.
«Как легко учителю из-за мелочи лишиться авторитета! — думал он. — И мелочь ли это? Мелочь ли кружка пива, выпитая учителем перед приходом в школу? Или необдуманно сказанное им слово? Или вот этот случаи в трамвае? Мы все утешаем себя: „они не видят“. Ан не так, дорогая Мария Ивановна!»
Волин пошел советоваться с Яковом Яковлевичем.
— Надобно помочь Марии Ивановне…
— Надобно-то, надобно, — согласился Яков Яковлевич, — да вот из-за таких «случайностей» можно и доброе имя потерять. Это не вредно бы внушить, кроме Марии Ивановны, и еще кое-кому.
— А не поговорить ли нам, Яков Яковлевич, на педсовете о «мелочах» в нашем труде?
— И правда — дело!
Они решили, как лучше подготовить педсовет, и вместе стали просматривать контрольные работы по французскому языку в девятом классе.
— Ошибок много, — недовольно сказал Волин, поднимаясь.
— Не устроить ли нам, Борис Петрович, основательную проверку Капитолине Игнатьевне? Недельки две подряд походим на ее уроки… Что бы не было случайного впечатления от одного урока, а проступила система работы?..
— Согласен, завтра и начнем. Ну, я пошел в гороно. Если кто будет спрашивать — приду к трем часам.
Только в кабинете директора Балашов понял, что вел себя с Анной Васильевной возмутительно.
«Нечего сказать — хорош, — укорял он потом себя, — обиделся на химика, — видишь ли, он недостаточно почтительно с тобою обращался, а сам ни за что ни про что оскорбил человека».
Балашову тяжело было даже вспоминать разговор с Борисом Петровичем. «Он прав, он, конечно, прав, — думал Борис. Но тут же возникало и глухое недовольство директором: — Неужели я такой уж никудышный человек, что не достоин уважения? Будто сговорились… и он, и Сергей Иванович, и Виктор…»
После долгих и мучительных колебаний Балашов решил еще раз поговорить с Волиным.
«У Анны Васильевны я просить прощения не могу… Это было бы фальшиво и сентиментально… Лучше постараюсь получать пятерки по литературе, — она поймет… Но Борису Петровичу я должен все объяснить…»