Про котов и некотов
Шрифт:
Буквы и цифры учить интересно, легко.
Низкий поклон тебе, Валентина Петровна,
За доброту, за терпение, за любовь.
Вот фотография первого «а».
С мягкой улыбкой, как Мона Лиза,
Первая учительница моя
В центре стоит, нас навеки сблизив.
Занятия в девятой школе, где я сама стала преподавать, шли шесть дней в неделю, а в воскресенье, когда уроков не было, мы приходили с ребятами, чтобы нарисовать стенгазету, провести репетицию спектакля «Снежная Королева» или «Первые пионеры Тобольска», подготовиться к викторине или концерту с чаепитием. Кстати, именно в школе мне довелось испытать мгновения удивительного, ни на что не похожего счастья.
Это был первый год работы,
Спасибо мамам снежинок и вихрей: они сшили для своих детей костюмы. Это, правда, громко сказано, потому что для имитации ветра понадобились только тонкие длинные полоски ткани, пришитые к трико и водолазкам, зато у снежинок костюмы были попышнее. Репетиции приближались к решающей стадии, в вестибюле на доске объявлений я повесила плакат – приглашение на спектакль. Школа в преддверии зимних каникул жаждала зрелищ и ждала представления, а мы трепетали. Это был и какой-то иррациональный ужас, и вполне конкретный страх опозориться, забыть текст, перепутать слова и движения и тому подобное.
В общем, когда наступил час икс, когда актовый зал наполнился зрителями, а все участники столпились за кулисами, мне стало плохо: боже, во что я ввязалась? Под ложечкой противно засосало, как когда-то перед выступлениями нашего танцевального ансамбля. Но делать нечего, машина была пущена. Занавес ещё был закрыт, а слева на сцену уже вышел Рассказчик во всём чёрном, даже в чёрной накидке, имитирующей плащ, и в самодельном чёрном цилиндре. Это был высокий стройный мальчик с лицом Пьеро. Он начал рассказ о двух детях, живших по соседству… Потом занавес раскрылся, появились Кай и Герда, они вели диалог, а я, стоя за левой кулисой, шёпотом проговаривала каждое слово и остро переживала фальшь в интонациях Кая и деревянность его движений.
Вот выбежали разбойники, замахали саблями, заголосили, забегали – это вызвало в зале оживление. Перед танцами снежинок и вихрей я включила проигрыватель с красивой медленной музыкой, кажется, какой-то «космической» композицией группы «Pink Floyd». На волнах этих гармонических звуков девочки из 4«г» плавно кружились и махали руками, что смотрелось очень неплохо. Вот, наконец, финальная сцена воссоединения Кая и Герды, поклоны, аплодисменты.
Когда я поняла, что спектакль не провалился, что мы чудом благополучно дошли до его конца (это было за пару секунд до аплодисментов), то испытала нечто невероятное: вдруг перестала чувствовать свои ноги, на которых стояла, своё тело, стала невесомой, мне показалось, что я отрываюсь от земли и парю над ней, над всем этим действом, кулисами, залом, детьми… Разум у меня пусть не сильный, но аналитический, и почти каждую минуту своей жизни я осмысливаю, переживаю, постоянно вспоминаю то, что случилось, анализирую. Прямо как рефлектирующий герой русской классической литературы. И тогда, в эти мгновения невесомости, я сначала изумилась, мысленно спросила себя (что это со мной?), а потом вдруг поняла: это счастье.
Такого, именно такого, со мной больше не происходило, хотя были ощущения
Каждый месяц у нас было какое-нибудь мероприятие, порой с участием родителей. Мне нравилось работать в школе, детей своих (это про учеников) я любила, они ко мне тоже тепло относились. Это тепло распространялось и на мою Мимишу: собака детям явно нравилась. И когда раскрасавица наша родила трёх щенков – о, боже мой, боже мой! – абсолютно разных и по окрасу, и по габаритам, и по форме мордуленции, то за ними выстроилась очередь из желающих усыновить.
Со щенками Мимиши связана одна анекдотическая история. Мой брат в детстве был большим выдумщиком, любил сочинять всякую всячину. Совсем маленький, он насмешил нас тем, что, получив от мамы витаминки на себя и сестёр, тут же вернулся и сказал: «А они не хотят» – и положил витаминки себе в рот. Став постарше, шутил масштабнее.
Мама в то время была куратором какой-то группы на физмате, активно помогала студентам с устройством в общежитие, стипендией и другими важными вещами, а те часто заглядывали к нам домой, чтобы поговорить с ней о своих проблемах. Как-то дома был только брат-подросток, пришла очередная студентка, осталась ждать маму. Братец напоил её чаем и стал разговоры разговаривать. Речь зашла о Мимише. Студентка спросила, есть ли у собаки щенки. «Были, – ответствовал коварный мальчишка, – Мимиша постоянно их рожает, а мама (только вы меня не выдавайте) продаёт их в корейский ресторан в Менделеево». Девушка была так шокирована, что не могла вымолвить ни слова. Как? Уважаемый преподаватель, наш любимый куратор, и вдруг такое?.. Она засобиралась и ушла.
Пришла мама, и наш хитрец приступил к исполнению второй части своей каверзы. «Мама, – вкрадчиво начал он, – я тебе что-то хочу рассказать, только ты пообещай, что не выдашь меня и не будешь ругать». Заинтригованная мама, ещё не представлявшая, на что способен её любимый сын, немного поколебавшись, пообещала…
Надо ли вам объяснять, что потом испытала бедная мама и какими глазами на неё смотрела та самая студентка? Они обе были связаны словом, которое дали моему братцу. Не знаю точно, что испытывал он: праздновал ли победу, злорадствовал ли, усмехался ли про себя или, может, чувствовал хотя бы лёгкое раскаяние? Но если бы его взросление проходило только под знаком обмана и авантюры, он не стал бы тем отзывчивым, великодушным человеком, каким я его знаю теперь.
Творческое начало брату было присуще всегда, проявлялось оно и в речи. В нежном возрасте, может быть ещё дошкольном, он любил повторять за взрослыми разные слова и выражения, что порой напоминало «испорченный телефон». Как-то мы с мамой разговаривали на кухне, а братишка вертелся у нас под ногами, стараясь быстро повторять каждую реплику. Это было смешно, конечно, но мешало нам общаться.
Я не выдержала:
– Ты попугай!
Мама усмехнулась:
– Что крестьяне, то и обезьяне.
Брат попытался повторить:
– Что крестьяне, то и попугай!
Вы бы слышали, как звонко смеялась наша мама… Я тоже умирала со смеху. Мы от души повеселились и, конечно, простили нашего «Попугая Обезьяновича».
Изобретательность у него сквозила во всём, даже в том, как он ел: просил, чтобы мама разложила ему еду на блюде, как в ресторане, – красиво, все гарниры и закусочки отдельно, даже если это всего лишь гречневая каша и жареный лук. И вот как-то мы с мамой созерцали, как важно, с чувством собственного достоинства наш прирождённый эстет вкушает пищу, и в очередной раз удивлялись (графьёв-то у нас в роду вроде как не было):