Про меня
Шрифт:
Вышел врач, сказал непонятное. Плохая новость, про какие-то лимфоузлы. Что-то еще в лимфоузлах? Санечка побледнел, Вика скривилась. Врач ушел.
Санечка плачет. Он плачет, что лимфоузлы?
Вика боится. Делает вид, что храбрая, что все на ней – и Санечка, и я, и разговоры с врачом, и ей нужно всех поддерживать, а сама так боится, что от ее страха воздух дрожит.
Я не плачу. Наверное, лимфоузлы осложняют операцию? Я потом все посмотрю в Интернете. Я не плачу. Я не боюсь. Кто-то из нас должен поговорить
Это только сначала страшно, что рак, что Санечка плачет, а потом не страшно. Все это – нереально, в этой полной нереальности реальны только щербинки на подоконнике, реальны подтеки краски, а все остальное все равно нереально.
Можно думать не про свое страшно, а совсем о простых вещах – что Катька будет пить после операции. Что в реанимацию не пускают, а нам всем троим нужно быть рядом с ней, когда она проснется и опустит глаза, увидит бинты.
Может быть, хотя бы меня пустят в реанимацию, я же ребенок.
Пришел врач и говорит: «Вы простояли у подоконника восемь часов». Как будто жалеет нас, что мы простояли у подоконника восемь часов. Странно.
А Катька уже в реанимации, скоро проснется. Санечка боится спросить. Вика тоже боится, но спрашивает, как стонет, – удалили?.. Врач посмотрел на нее, как на сумасшедшую.
…Знаете, что мы почувствовали? После операции?
Ужас, несправедливость, злость, жалость к ней и себе, все это мы уже чувствовали раньше. А сейчас – облегчение. Что у Катьки ЭТОГО ПЛОХОГО больше нет.
Я не должна бояться страшных слов, это нечестно. У Катьки больше нет злокачественной опухоли.
Моя главная жизнь
Вдохнули – задержали воздух – выдохнули – Катька уже дома.
– Следите, чтобы у нее не было депрессии, чтобы она понимала, что впереди жизнь. Вы же понимаете, что грудь не главное, главное жизнь. Нужно бороться за жизнь, – сказал врач.
Но это еще страшнее! Столько раз повторять слово «жизнь». Значит, грудь не главное, нормальная жизнь не главное, главное ЖИЗНЬ? Значит, может быть и НЕ ЖИЗНЬ?
– Вот еще – депрессия! – фыркнула Вика. – Глупости не говорите!
Врач склонил голову набок и замер, как большая удивленная птица.
Это самый лучший врач в городе. Лев Борисович с Викой нашли его в аэропорту. Не в том смысле, что шли-шли и нашли, а просто он улетал на консультацию за границу и даже уже почти улетел. Дядя Лева сначала считал, что самый лучший врач в городе – другой, а потом решил, что этот, и они с Викой погнались за ним в аэропорт.
Вика прокричала врачу – умоляю, стою на коленях, речь идет о жизни и смерти и уточнила – о вашей жизни и смерти. Врач покачал головой – наверное, он слышит это каждый день. Вика встала на колени, бухнулась на пол у всех на глазах.
Что чувствует человек, перед которым стоят на коленях? Что он не может
– Следите, чтобы она не лазила в Интернет, не читала про болезнь. Старайтесь быть веселее, не плачьте при ней, не смотрите на нее как на инвалида, – сказал врач.
– Вы думаете, что она думает, что мы думаем… – Вика вытерла кулаком слезу, хлюпнула носом, фыркнула: – Вот еще – инвалид! Скажете тоже – инвалид!.. Кому такое может в голову прийти?!
Санечка с Викой привезли Катьку домой, очень старались быть «как всегда», разговаривали искусственно бодрыми голосами, пока Катька не посмотрела на них этим своим взглядом – укоризненным, смешливым, «вы дураки, что ли?». И они стали вести себя нормально. Вика – кричать: «Или ты сейчас же прекратишь лазить в Интернет, или я тебя убью!», а Санечка взглянул на часы и убежал в театр.
А в Интернет Катька и не думала, ей страшно читать всякие ужасы, да и зачем – чтобы еще больше испугаться?
– Ну как ты? Боишься? – спросила Катька, когда мы с ней остались одни. – Знаешь что, Маруся, не смотри на меня, если тебе страшно. И вообще – прости меня, я больше не буду.
– Ты что, с ума сошла?! Мне не страшно! Я не боюсь! – возмутилась я. – За что простить?..
Катька повела рукой вокруг себя – ну, за все это…
Но я боюсь, конечно.
Катька в джинсах, клетчатой рубашке, под рубашкой бинты. Она разделилась на две части.
Если посмотреть слева – прежняя Катька, если посмотреть справа – как будто мальчик. Страшно смотреть справа. А можно просто смотреть – золотое облако волос, огромные глаза, совершенно прежний одуванчик.
О чем она думает?.. Вика кричит и плачет, Санечка уходит и плачет, я молчу и плачу. Но – знаете что?.. Нам-то хорошо.
Мы действуем, гонимся за врачом в аэропорт, стоим на коленях, везем врача обратно как трофей… Нам, конечно, плохо, но нам-то хорошо, мы – не одни. А Катька одна со своим страшным. У нее такое страшное, с чем человек всегда один. Она вся в бинтах, боится. Боится смотреть на себя в зеркало, боится потрогать то место, где у нее была грудь, боится умереть. Ведь она не может не думать о самом страшном – как все будет без нее, неужели так же, как сейчас, только без нее?..
– Маруся! Я не думаю об этом, – сказала Катька.
– О чем?.. О чем ты?.. О чем ты не думаешь?.. Давай ты поспишь, а я около тебя посижу, подержу тебя за руку, – заторопилась я, – или ты хочешь Вику?
– Ни за что! Засну, а Вика меня задушит и скажет: «Вставай и посмотри на меня! Человек должен быть сильным!»
Когда я маленькая болела, Катька держала меня за руку, пока я не засну. А на ревнивое Викино «давай лучше я» я отвечала: «Ни за что! Вика неуютная. Я засну, а Вика меня задушит и скажет: "Вставай и посмотри на меня! Человек должен быть сильным!"».