Шрифт:
Александр Матлин
Про юбочку с кофточкой
Что ни говори, иммигранты наши — бесстрашный народ. Не всякий может так, запросто, собрать свои ничтожные пожитки и ринуться с насиженного места в незнакомый и непонятный мир. А потом ещё выжить в этом мире. И не просто выжить, а преуспеть — да как преуспеть! Я знал одного: на вид хилый, глаза мутноватые, а у самого двенадцать домов: по дому на каждый месяц года.
Но сейчас речь не об этом. А о том, что есть, всё-таки, одна вещь, которой боятся наши отважные иммигранты. Вы не поверите: они боятся себе подобных. Правда. Если такой иммигрант услышит на улице русскую речь, он, бедняга, сразу ринется на другую сторону улицы, чтобы кто-нибудь, не дай Бог, не заподозрил, будто он эту речь понимает.
Признаюсь честно, я никогда не разделял этой глупой и совершенно необоснованной боязни. Но вот недавно произошла история, которая поколебала моё высокомерие.
Началось с того, что жена мне говорит:
— Что-то больно жарко и душно стало. Может, съездим — говорит, — в “Маршалс”, чтобы дома кондиционер зря не гонять? Заодно я, может, юбочку себе присмотрю или, там, лифчик. Да и тебе, глядишь, что-нибудь на сейле найдётся.
Честно говоря, мне этот “Маршалс” и все её юбочки до лифчика. Но, чтобы не омрачать нашу счастливую семейную жизнь, я таких рискованных заявлений не делаю, а, наоборот, надеваю ботинки, и мы едем в “Маршалс”. И там разгуливаем в чистоте и прохладе, время от времени примеряя что-нибудь такое элегантное по сниженной цене. Я говорю жене:
— Посмотри, дорогая, на этот замечательный пиджачок…
И тут я осекаюсь, потому что жена хватает меня за рукав, делает большие глаза и прикладывает палец к губам.
— Тихо! — шепчет она. — Русские!
И показывает глазами в сторону. А там, в стороне, действительно бродит пара, громко говорящая по-русски: этакая полноватая дама средних лет с плюсом, и с ней угрюмый мужчина в светлой рубашке с закатанными рукавами и такого же недвусмысленного возраста. Не иначе, как тоже на кондиционере воздуха экономят, а может, и правда понадобилась им какая-нибудь юбочка. Но только слоняются они по магазину вольготно, как у себя на даче, и во всё горло разговаривают на своём иностранном языке, как будто их никто не понимает.
Тут мы с женой, конечно, умолкаем и делаем такие абстрактные, безмятежные, полностью американские лица. И глядим по сторонам, куда попало, но только не на ту сволочную пару. А она тем временем движется в нашем направлении, и полноватая дамочка говорит своему спутнику:
— Правда, Коля, эта кофточка подойдёт к моей синей юбочке?
На что Коля, не глядя на кофточку, грубо отвечает:
— Как же, подойдёт она тебе, с такой задницей.
А женщина говорит:
— Ах, ничего вы, мужчины, не понимаете. Лучше я посоветуюсь с женщиной. Женщина мне врать не станет, тем более американка.
И с улыбкой обращается к моей
— Извините, пожалуйста, как вам кажется, эта кофточка подойдёт к моей синей юбке?
На что моя жена отвечает, на таком же, если не хуже, ухабистом английском, но с полным соблюдением грамматики:
— Да, мне кажется, эта кофточка подойдёт к вашей синей юбке.
И, конечно, тоже улыбается, чтобы показать, что она и есть настоящая американка.
Дамочка довольна прямо до колик, что настоящая американка так хорошо её понимает. Он ещё размашистей улыбается и говорит:
— А как вам, пожалуйста, не кажется ли, извините, что вон та кофточка обязательно спасибо может подойти к моему зелёному платью?
Тут у моей жены прямо скулы свело от улыбки. Она, совсем одурев от удовольствия, что её принимают за настоящую американку, говорит:
— Ах, что вы, конечно, мне, пожалуйста, кажется, будто обязательно спасибо та кофточка может подойти к вашему зелёному платью.
Дамочка, продолжая сиять, как стосвечовая лампочка, поворачивается к своему спутнику и говорит:
— Видишь, Коля…
Но тут Коля быстро закрывает ей рот своей широкой ладонью и что-то шепчет. Что именно — не слышно, но по губам видно, что шепчет:
— Молчи, дура! Это русские!
И дамочка — дура дурой, а соображает — поворачивается к моей жене и продолжает с ней этот светский улыбчатый разговор про кофточку на так называемом английском. И каждая прямо изнемогает от гордости, что её принимают за настоящую американку.
А мы с Колей молчим, иногда поглядывая друг на друга. И тут мне начинает казаться, что я где-то видел эту угрюмую физиономию. Не могу вспомнить где, но точно — видел. А он, глядя на меня в упор, говорит вполголоса, без малейшей улыбки:
— Что, не узнаёшь?
Тут я не сплоховал и отвечаю:
— А как же! Конечно, узнаю, Коля!
Услышав это, наши дамы умолкли, посерели лицом, и улыбки их как ветром сдуло. Правда, они не долго молчали, а потом снова принялись щебетать, но уже по-русски и без этих идиотских улыбок. А Коля говорит:
— Я, — говорит, — сразу понял, что это ты. Но кто ты такой и откуда я тебя знаю — убей Бог — не помню.
Я обрадовался и говорю:
— И я не помню. Может, мы у Лифшица встречались?
Коля тоже обрадовался, даже подобрел.
— Точно, — говорит, — у Лифшица! Помню, перцовую пили.
— Правильно! — говорю я. — Солёными маслятами закусывали.
— Конечно, — радуется Коля. — Помню, ещё сын Лифшица тогда перепил и в бассейн свалился.
— Подожди, — говорю я. — У Лифшица, по-моему, не сын, а дочь. И никакого бассейна у него нет.
Коля обижается:
— Ты что мне мозги полощешь? Конечно, есть — и сын, и бассейн. Как зовут твоего Лифшица?
— Володя.