Проблема 92
Шрифт:
Сани остановились у большого каменного дома.
Когда какая-то женщина открыла на его стук дверь и он вошел в холодную прихожую, то сначала решил, что попал не туда. Впрочем, холода он не почувствовал, напротив — с мороза его даже обдало теплом, но женщина — она была закутана в невероятные шали и зябко ежилась — явно мерзла.
— Вы к кому? — очень тихо спросила она, поднимая повыше коптилку.
Флеров сразу узнал голос и, радостно вздрогнув, заулыбался. В шатком свете жалкого фитилька он вглядывался в исхудавшее, измученное лицо, и улыбка сама собой пропала.
— Не узнаете, Марина Дмитриевна? — хрипло спросил он, сдергивая с головы
Мелькнула искоркой утопавшая в меховом козырьке красная звездочка. Снеговая крупа осыпалась на струганый пол.
— Юра? — удивленно воскликнула женщина, еще выше подняв керосиновый огонек. — Ну, конечно же, Юра! Заходите же, мой дорогой! Откуда вы? Какими судьбами?
Она схватила его за рукав и потащила по длинному коридору, куда выходило множество дверей. Он хотел спросить ее о чем-то, скорее всего об Игоре Васильевиче, и вообще о том, как они здесь живут, но лишь удивленно таращился на заваленный какими-то тюками шкаф, помятое корыто на стенке и березовую поленницу в полутемной комнате, через которую она пробежала на цыпочках. Но лишь когда Марина Дмитриевна, присев на корточки перед железной печуркой, откинула дверцу и принялась раздувать подернутые голубоватым пеплом угли, он смог заговорить.
— Я здесь в командировке, — сказал он, откашлявшись, и стал расстегивать непослушными пальцами холодные черные пуговицы со звездами. Он уже понял, что Игоря Васильевича нет и она живет одна в проходной комнатенке большой коммунальной квартиры.
Комната не поразила его ничем особенным. Все здесь выглядело как у всех эвакуированных. Столик из чемоданов, два венских колченогих стула, ржавый осколок зеркала над жестяным рукомойником, таз и пыльный полупустой мешок — очевидно, с картофелем — в углу. После вокзала здесь было даже уютно. Окно занавешено одеялом, на печке греется чайник, клубок шерсти с воткнутой в него вязальной спицей и раскрытая книга на продавленной тахте.
— Садитесь же и рассказывайте! — она подвинула ему стул, с деликатной настойчивостью отняла шинель и повесила ее у двери на гвоздик.
— Нет, это вы рассказывайте, Марина Дмитриевна, — неловко топтался Флеров. — У меня что? — он развел руками. — Торчу в какой-то дыре и жду не дождусь отправки на фронт.
— Ах да, вы учитесь в академии, — сочувственно вздохнула она. — Кажется, на летчика… Да, Юра?
— Какой там! Краткосрочные курсы на технаря. Буду обслуживать самолеты… Скорей бы уж, а то надоело. Ну ничего, скоро дадут мне в петлицы два кубаря и отправят в часть. А то, глядишь, и война кончится.
— На ваш век хватит, — вздохнула она, и Флеров вновь ощутил наплыв тревоги.
— А… как у вас? — тихо спросил он.
— Ничего, — сразу же поняла его она. — Игорь Васильевич все еще в Севастополе и, кажется, здоров… Он давно бы должен приехать, но все не едет.
— Приедет! — заверил Флеров. — Главное, что жив и здоров. Вы же знаете, Марина Дмитриевна, как он целиком отдает себя любому делу! Тем более сейчас, когда работает на оборону.
— Знаю, Юра, знаю… Но от него давно не было писем, и я места себе не нахожу. — Она порывисто поднялась с тахты и, вновь присев у печурки, зачем-то стала переворачивать кочергой пылающие поленья. — Последнее письмо от него пришло в начале прошлого месяца. Он был тогда в Балаклаве и писал мне, что задание выполнено и он выедет не позднее десятого… Вот и все, — она захлопнула дверцу и отошла к окну.
Несмотря на платки и шали, Флеров видел, что она сильно исхудала.
—
И он действительно верил в то, что говорил. Раз И. В. жив и здоров, волноваться нечего. А что давно нет писем — ничего не значит. На то и война…
Марина Дмитриевна тоже в глубине сердца знала, что у мужа ничего страшного не произошло. Не дай бог, случись что, она бы почувствовала. Но было тоскливо и горько. Как в тот день, когда эшелон проходил через Москву, и она так ждала встречи! Но они не встретились. Уже в Казани она получила письмо, в котором он писал, что опоздал тогда ровно на один день, и подробно объяснял, как это случилось.
Он летел вместе с Анатолием Александровым на тяжелом бомбардировщике. Но где-то у Вышнего Волочка их настиг «мессершмитт», и пилот, уходя от преследования, прижал машину к самой земле. Внизу заговорили зенитки, и стрелок-радист пустил опознавательную ракету, но она не помогла, и им пришлось сесть на картофельное поле. Не успели они спрыгнуть на землю, как их окружили наши бойцы и, наставив винтовки с примкнутыми штыками, заставили лечь. К счастью, подоспел командир, и все уладилось. Он извинился и забрал летчиков и военспецов к себе в гости. В полевом госпитале их накормили огненным борщом, а после устроили вечер с танцами и чтением стихов. Разрешение на вылет было дано только утром…
В это время она стояла у открытых дверей теплушки и тихо плакала. Мимо медленно проплывала Москва… Она понимала, что не имеет никакого права плакать и горевать. Сотни тысяч женщин безутешно оплакивали погибших мужей. Вот у них было настоящее горе. Она сама видела, как, получив похоронную, билась в истерике жена приятеля. Нет, она должна была бы считать себя счастливой: муж жив, а детей у них нет, и потому не надо за них волноваться. Но что она могла поделать с собой? Все пропавшие дети были и ее детьми, и вместе со всеми вдовами оплакивала она мертвых солдат. И среди этой всеобщей беды ей было одиноко и страшно без человека, которому она отдала всю себя безраздельно.
Слезы сами собой лились из глаз.
— Марина Дмитриевна! — спохватился вдруг Флеров. — От какого числа, вы говорите, было письмо?
— От тридцатого октября, — сглотнув слезы, сказала она.
— Так я же получил от него письмо, на котором стоит шестое декабря! — ударил себя в грудь кулаком Флеров. — Так что не надо беспокоиться. Я потому и приехал, что мы договорились здесь встретиться. И. В., — он снова по привычке назвал его так, — видимо, действительно очень занят. Что-то его все время задерживает…
— Я понимаю, Юра! Но он бы написал мне! Он же писал мне почти через день…
— Связь с Севастополем сильно ухудшилась… Марина Дмитриевна потрогала чайник.
— Сейчас закипит, Юрочка. Будем с вами чай пить. У меня сливовое повидло есть… Вчера по карточкам получила.
— Нет-нет, спасибо! — вскочил со стула и заторопился Флеров. — Какой там чай! У меня куча дел! Нужно еще Абрама Федоровича повидать и в общежитии устроиться.
— Успеете, — она коснулась его руки. — Это все рядом. И академическое общежитие, и «Папа» Иоффе, Флеров всласть напился горячего чая с повидлом и черным хлебом, отогрелся и, сердечно распрощавшись с Мариной Дмитриевной, отправился искать «Папу»…