Проблемы некосмического масштаба
Шрифт:
Всё это пронеслось в Димкиной голове, пока он отпирал дверь. Сердце бешено колотилось, и он с ужасом шагнул в чёрную прихожую, почти уверенный в своей страшной судьбе, и протянул трясущуюся руку к выключателю.
Но ничего особенного не случилось, привычно загорелся мягкий розовый свет, и Димка, успокаиваясь, проворно огляделся. Никаких чужих следов нигде не было видно, и Димон удивился: привидится же дебилу!
Похоже было, что день закончился благополучно.
* * *
Его фамилия действительно была Гусь.
А имени не было вообще. То есть, оно, конечно, было, но Гусь его никогда не называл, страстно дожидаясь шестнадцати лет, чтобы имя поменять и написаться, например, Игорем или Петром.
Учителя в школе знали, что Гуся (о, несчастный!) на самом деле зовут Нострадамус, и поэтому предпочитали называть мальчика по фамилии.
Вот такой подарочек преподнесла Гусю его экстравагантная мамочка, родившая сына в немолодом уже возрасте. Ей, видите ли, какой-то дурак предсказал, что сын будет великим провидцем. Ну, и получил соответствующее имечко. Работники ЗАГСа, регистрируя ребёнка, не знали, смеяться им или плакать, и изо всех сил пытались убедить счастливую мать, что таким именем она может поломать мальчику жизнь.
Однако женщина твёрдо стояла на своём, а дома её образумить было некому: она называлась матерью-одиночкой.
Она никогда не была замужем, но всю жизнь хотела ребёнка, откровенно говоря об этом всем своим мужчинам. («Мне бы только сына, и больше ничего. Можешь и не жениться».)
Но ребёнка всё никак не получалось, и женщина уже решила, что она бесплодна. И вот на тебе! – в сорок четыре года! Радость была так велика, что женщина побежала в церковь, чтобы благодарно помолиться. Потом она щедро раздавала милостыню на паперти, и один мужик хромоногий торжественно пообещал:
– Бог тебя отблагодарит за доброту. Родишь великого пророка!
Вот так и появился Нострадамус Гусь, который подписывал свои тетради только так: «Тетрадь Н. Гуся».
Маме теперь было под шестьдесят, и, хотя сын никаких признаков необычности не подавал, в предсказание нищего по-прежнему свято верила. Нострадамус между тем рос, постепенно – прочно и навсегда – превращаясь в Гуся. И к своим шестнадцати годам действительно стал напоминать эту птицу: был такой же длинношеий, двигался вразвалочку, тяжело виляя низким задом.
Мать необыкновенно его опекала, но со временем не только не привязала к себе, а, наоборот, озлобила. Он стеснялся её бесконечного сюсюканья, а особенно мучился от того, как она его называла: «Нострик».
Ирина Васильевна Гусь всю жизнь проработала в музее, очень этим гордилась и могла часами рассказывать о выставках и экспонатах.
Единственным слушателем в их крохотной комнатке в коммуналке был, конечно, Нострик, и он быстро возненавидел все музеи на свете. А ещё мальчик возненавидел волонтёров и благотворительность.
Это были те самые два слова, из-за которых Ирина Васильевна никак не находила времени
Иногда, набегавшись, мама с восторгом рассказывала ему, сколько добрых дел она сегодня совершила, и какие замечательные люди так же беззаветно, как и она, не жалея ни сил, ни времени, отдают себя на благо людям. Она и сыну обещала, что вот-вот начнёт и его брать с собой; ну, например, на расчистку старого кладбища. Замечательно, Нострик!
Но мальчик этого ждать не хотел, сам нашёл подходящую компанию и стал почти не бывать в их убогом семейном углу, а, появляясь дома, постоянно грубил матери. Даже однажды потребовал: если она ещё раз произнесёт «Нострик», то он уйдёт из дома раз и навсегда.
Ирина Васильевна испугалась и, теряясь, спросила: а как же тогда?.. Всё-таки «Нострик» - это его имя…
– Моё имя – Гусь! – огрызнулся басом Нострик. И Ирина Васильевна, помня его ненавидящие глаза, теперь осторожно говорила мальчику «сынок» или «ты», и всё.
Однако любимой благотворительностью заниматься не бросила, и Гусь почти переселился на улицу. Приходил домой только ночевать, да и то – не всегда, а часто оставался у приятеля со странной кличкой «Мамулька».
Ирина Васильевна Мамульку знала и против этой тесной дружбы не возражала. Да и возразить бы не могла: выросший Гусь разрешения у матери никогда не спрашивал. Лишь иногда, в виде великой милости, оставлял записку на их шатком столе: «Заночую у Мамульки». Но чаще – просто не приходил домой столько дней и ночей, сколько вздумается.
– Ничего! – утешала саму себя Ирина Васильевна. – Это у него переходный возраст. Пройдёт!
Да и друзья-волонтёры женщину активно успокаивали: мол, с таким расчудесным примером перед глазами, как Ирина Гусь, мальчик не может в конце концов не стать хорошим. И Ирина Васильевна терпеливо ждала, не бросая, однако, свои занятия.
В школе на Гуся не жаловались, из милиции не приходили, и Ирина Васильевна уверилась окончательно, что мальчик у неё растёт самый обыкновенный, ничуть не проблемный.
Гусь действительно, если не приходил домой, обретался у Мамульки, - тут Ирина Васильевна могла быть спокойна. Мамулька с виду был флегматичный увалень, малоподвижный и малоразговорчивый, и что его связывало с вертлявым балагуром Гусём, было непонятно. Все называли эту дружбу странной, но давно привыкли видеть мальчиков только вместе.
Мамулька получил своё прозвище ещё в первом классе, когда третьего сентября вдруг ни с того ни с сего расплакался на уроке.
– Саша Иванцов, ты чего? – удивилась учительница.