Пробуждение Оливии
Шрифт:
– Он всего лишь задал вопрос. – Я удивленно смотрю на девушку, не понимая, почему она так завелась из-за чего-то столь незначительного.
– Он надо мной смеялся, – шипит Оливия. Голос звучит сдавленно, словно горе и гнев сжимают ее горло. – Ты разве не расслышал? Кто-то калечит ребенка ножом, а для вас это все гребаная шутка, да?
Я застываю на месте, мучительно медленно скрывая изумление. Она всерьез утверждает, что в детстве кто-то ударил ее ножом? Я даже не знаю, как на это реагировать. Кто вообще мог такое сделать?
– Он наверняка и понятия не имел, что речь о чем-то настолько серьезном, – наконец произношу я.
– Ну конечно,
Я запускаю обе руки в волосы. Я мог бы перечислить великое множество плохих событий, которые случались с другими людьми, но, честно говоря… Похоже, ее история все бы переплюнула.
– Знаешь, если бы ты просто ответила на вопрос, на этом бы все и закончилось.
– Я и ответила на него, – шипит она, отворачиваясь. – Ты сам-то много помнишь из своего детства?.. И в любом случае, даже если бы я знала, это не его собачье дело.
С ума сойти: кто-то ударил ее ножом.
Я никак не могу это переварить… На самом деле я вообще хочу стереть эту информацию из памяти, потому что она пробуждает во мне сочувствие, а Оливия из тех девушек, которым опасно сочувствовать. Сначала вы их жалеете, но вскоре начинаете им многое прощать и делать ради них исключения. Дело в том, что ее шансы прожить еще одну неделю и не подраться с Бетси отнюдь не велики. Какова вероятность, что она проживет без драк целый сезон? Просто нулевая. Поэтому привязываться к ней в лучшем случае бессмысленно, и я хочу выбросить все это из головы – выбросить ее из головы. Должно быть, я впервые по-настоящему благодарен, что могу отправиться на ферму и целиком погрузиться в работу.
– Что-то случилось на работе? – спрашивает мама, когда я приезжаю домой. Иногда она видит меня насквозь с такой легкостью, что это даже немного пугает.
– Ничего такого уж неожиданного.
– Но что-то не так?..
– Все так, – качаю головой я.
Разумеется, это ложь, но правда в том, что я и сам не знаю, что не так. Я не понимаю почему, но, похоже, в моей голове появилось отдельное место специально для Оливии Финнеган: если я не думаю о чем-то еще, мое внимание автоматически возвращается к ней.
Когда я пробыл в поле по меньшей мере часа два, ко мне подъехала мама на гольф-каре.
– Ты оставил в доме свой телефон, – сообщила она, протягивая мне его. – Он все звонил и звонил.
Только тогда я понимаю, что солнце уже садится.
Вот дерьмо…
Как только я беру его в руки, телефон снова начинает звонить.
– Привет, Джесс, – говорю я, уже заготавливая извинения. Я и впрямь самый паршивый парень на свете. Ей столько всего приходится терпеть…
– Ты весь день не звонил. Во сколько ты приедешь? Мы ведь к семи должны быть у Кэт.
Черт. Уже начало седьмого, я весь в поту, а от мамы до Джессики ехать минимум двадцать минут.
– Я немного опоздаю. Прости. Я помогал маме и…
– Все в порядке, – тут же говорит она. – Я знаю, что твоя мама сейчас на первом месте.
За все
И я клянусь себе, что буду больше стараться.
Глава 11
Оливия
Шрам на моей спине – единственная крошечная подсказка о прошлом, которое я едва помню.
Когда-то у меня были и брат, и родители, но они покинули меня один за другим. Теперь мне остались лишь воспоминания о семье. Нечеткие и совершенно ненадежные. Тем не менее я продолжаю думать о них, как бы ни хотела перестать. И в некоторые дни мысли об утерянной семье особенно настойчивы.
Это воскресенье – один из таких дней. Где-то там мой брат празднует свой двадцать четвертый день рождения. Он сбежал, когда ему было восемь. Мэттью всего на три года старше меня, хотя в то время разница казалась просто колоссальной. Год спустя родители тоже меня бросили и уехали. Помню, как я беспокоилась, что однажды брат захочет вернуться, объявится у нашего старого дома, словно заблудившийся пес, но обнаружит, что нас там нет.
Интересно, он так же одинок, как и я? Может быть, уход из дома в таком юном возрасте дал ему фору; возможно, кто-то его приютил. Сейчас он, наверное, уже окончил какой-нибудь университет. Ему всегда нравилось строить: он сооружал замысловатые башни из банок и палочек, такие шаткие конструкции, которые разрушало первое дуновение ветерка. Так что, возможно, теперь он инженер или архитектор. Может быть, он уже женат или подумывает об этом…
На ужин я беру кекс, но не съедаю его сразу, а закрываю глаза и загадываю желание, как будто на нем горит свеча и как будто право загадывать желание сегодня за мной: я желаю, чтобы жизнь моего брата оказалась счастливее, чем моя.
Я просыпаюсь незадолго до рассвета на незнакомой дороге, вся в поту. Сердце в груди все еще колотится как сумасшедшее.
День рождения Мэттью всегда навевает кошмары, так что, пожалуй, мне следовало этого ожидать. Я делаю шаг и вздрагиваю от боли. Подняв ногу, замечаю большой кусок стекла, застрявший в пятке.
– Ну почему, почему ты всегда скидываешь гребаную обувь? – обреченно жалуюсь я и, морщась, вытаскиваю стекло из ноги.
Это происходит далеко не в первый раз, но порез глубокий, и мне чертовски больно, когда я ковыляю обратно домой босиком. Полагаю, я должна радоваться, что это меня хотя бы разбудило. Иногда рана и боль становятся частью сновидения, и все, что попадается под мои босые ноги, только заставляет бежать еще отчаяннее, чтобы спастись от того, что преследует меня.
Когда я возвращаюсь к себе, мне едва хватает времени по-быстрому перебинтовать ногу в надежде, что так я смогу протянуть до конца тренировки.