Пробуждение. Пятый пояс
Шрифт:
— Пятьдесят!
— Шестьдесят!
— Сто!
Зал в очередной раз загудел, на этот раз потрясённый прозвучавшей ставкой. И нет, я ещё не поднимал таблички, похоже, не один я решил, что эта техника сегодня будет моей.
Чуть сосредоточился, старательно отсекая большую часть зала и сосредотачивая восприятие и свой талант на нужной ложе, откуда я только что уловил интересную мыслеречь.
— Сто тысяч — раз! Никто не желает побороться за технику с господином из семнадцатой ложи? Нет? В следующий раз техника подобной мощи может появиться на нашем аукционе лет через пятнадцать,
Судя по всему, подслушивать я начал вовремя — меня буквально ожгло холодом чужой мыслеречи:
— Довольно. Не стоит пытаться заработать на пустом месте, женщина. Заканчивай отсчёт.
Но ведущая, к моему удивлению, даже не изменилась в лице, её улыбка не дрогнула, не стала менее ослепительной, она лишь спокойно произнесла:
— Сто тысяч — два! — но едва я сжал табличку, боясь опоздать, она тут же продолжила. — Кто больше? Кто добавит огня этой схватке за оружейную технику, что равно подходит и мечу, и копью, и сабле?
Я расплылся в улыбке, которую никто в зале не мог видеть и вскинул, наконец, свою табличку, добавив цену:
— Сто тысяч и один камень!
Ведущая тут же обернулась ко мне и довольно выкрикнула:
— И у нас ещё один покупатель! И, конечно же, это молодой господин из сорок второй ложи. Сто тысяч и один камень — раз! Ах! Давненько я не слышала таких удивительных цен. Будет ли ответ от господина из семнадцатой ложи?
Я хмыкнул и спросил:
— Разве она не слишком вызывающе и бесстрашно себя ведёт?
Седой пожал плечами:
— Для обычной ведущей аукциона, да, немного вызывающе. Возможно, она в хороших отношениях с главой аукциона и уверена, что он за неё вступится. Но я готов биться об заклад, что она скрывает свою силу и лицо. Не удивлюсь, если перед нами развлекается одна из старейшин местной фракции. Это, к слову, о нашей прошлой беседе про стариков. Осмелишься ли ты сказать в лицо этой прекрасной женщине, что она стара? — и тут же я услышал то, что Седой явно говорил не мне. — Как ты его! Моё почтение. Знаешь, пусть я и рискую, но у меня есть неплохое вино. Досталось по случаю после боя и на вид ему лет сто, не меньше. Мужчина, прекрасная женщина, вкусное и сладкое старое вино, немного фруктов и приятная беседа. Как тебе план на вечер?
— Сто тысяч и один каме…
— Смешно! — рявкнули из семнадцатой ложи. — Сто десять тысяч!
Я тут же поднял табличку и огласил свою цену:
— Сто десять и один камень.
— Сто десять тысяч и один камень — раз! — тут же выкрикнула ведущая, подливая масла в огонь.
— Юноша, — теперь холод мыслеречи явно был обращён ко мне, не было ни малейшей нужды его подслушивать. — Твоё противостояние с местной шушерой меня не касалось. Но ты должен осознавать своё место. Ни твоё Возвышение, ни Возвышение твоего слуги не дают тебе права быть таким беззаботным.
— Сто десять и один камень — два!
Я с намёком постучал табличкой по ладони:
— Уважаемый, болтая со мной,
В семнадцатой ложе тут же вскинули табличку:
— Сто пятьдесят тысяч!
А я зеркально повторил жест:
— Сто пятьдесят и один камень!
Седой шевельнулся:
— Молодой магистр, что не так? К чему тратить такие деньги?
— Мне нужен этот лот.
И он был нужен не одному мне:
— Двести тысяч! Хорошо, хорошо, давай проверим, насколько глубоки твои карманы, сопляк.
Ведущая подождала, явно ожидая, что я быстро перебью ставку на один уже ставший привычным камень, но я был занят беседой с Седым, и ей пришлось огласить:
— Двести тысяч — раз!
— Но нужно ли так грубо, демонстративно оскорбляя ту ложу, делать ставки?
Я с намёком глянул на Седого:
— Начал и правду я, но… Ты же слышал только что его мыслеречь? Прошлый раз ты разъярился от того, что меня так назвали. Теперь уже я не остановлюсь в любом случае, — видя, что Седой всё равно мрачен, спросил то, о чём нужно было побеспокоиться сразу, и что могло заставить Седого в этот раз спустить моё оскорбление. — Что с его силой?
— Он небрежен в мыслеречи, его защита полна слабостей. Не выше седьмой звезды. Скорее, даже ниже. Вполне нам по силам.
Я облегчённо вздохнул и пожал плечами:
— Ты на своей шкуре убедился, что я часто бываю несносен. Что поделать, собиратель камней и дерьма из Нулевого… — Седой скорчил усталую жизнью гримасу и я тут же добавил, — сын воровки.
— К-ха! — Седой выпучил на меня глаза.
Я же вскинул табличку:
— Двести тысяч и один камень! Который не любит, когда воруют у него самого.
Моего соперника в семнадцатой ложе, крупного, широкоплечего мужчину с тяжёлыми чертами лица буквально порвало от гнева, он побагровел, вскочил, стиснул перила, заорал вслух:
— Юнец! Ничтожество! Фракция! Назови свою фракцию!
— Отец, отец, — его за предплечье ухватил один из более молодых идущих, что сидели в той ложе. — Успокойся. С ним всё может быть не так просто. Ты уже и так слишком много поставил. Отступись.
— Двести тысяч и один камень — раз! Ах, я снова вся горю. Какие цены, ах, какие цены!
— Так что насчёт вечера и вина? — очень к месту и времени продолжил Седой.
Я напомнил ему:
— Этого как бы не было в плане.
— Иногда план приходится менять, молодой магистр.
А в семнадцатой ложе продолжали яриться:
— Отступить? Ни за что!
— Отец! Но у нас осталось всего триста тысяч.