Пробуждение
Шрифт:
Нойес замахал руками:
— Что ты! Что ты! Об этом не может быть и речи. Я не могу.
— А кто может?
Старый врач как-то странно посмотрел на него.
— Я подумаю, — сказал он неуверенно. — Но я позвал тебя сюда не для того, чтобы решать политические вопросы, а для того, чтобы сказать о сыне. Ты должен увидеться с ним как можно скорее, потому что ему уже недолго осталось. Своих средств у него нет, а никакой социальной или медицинской помощи он не получает уже много лет. Он лишен почти всех гражданских прав — таково в наши дни наказание за инакомыслие. Я много раз пытался добиться для него хотя бы частичной реабилитации, но мне так и не удалось ничего сделать. Быть может, президент
Нат тяжело вздохнул, но смягчился и бережно обнял своего старого друга, чувствуя под руками хрупкие кости:
— Я знаю, Альберт, знаю…
Старик со стыдом отвернулся.
Отправившись по адресу, который дал им Альберт Нойес, Нат и Фред оказались на окраине города, в районе, застроенном кирпичными особняками. Этот район Нат знал. За прошедшие годы он, разумеется, изменился, но его вполне можно было узнать. Во всяком случае, большинство облицованных коричневым песчаником домов еще стояли, хотя выглядели обветшалыми и заброшенными. Почти в самом конце последнего квартала, уже у самой городской черты, они увидели ветхий многоквартирный дом, стены которого почти сплошь были покрыты налезавшими друг на друга заплатами из мятой заржавленной жести, так что издалека здание напоминало древнего воина в чешуйчатой латной юбке. Лифт, разумеется, не работал; подниматься наверх пришлось по наружной пожарной лестнице, и Нату, который еще не до конца оправился после скитаний по пустыне и бегства из дома Уильямсов, казалось, что он не сможет одолеть несколько последних пролетов.
Наконец они поднялись на нужный этаж и, пройдя по коридору, постучались в облезлую дверь без номера. Им открыла миниатюрная мексиканка или пуэрториканка, которая назвалась Розой. В квартире было темно, сыро и сильно пахло плесенью и мочой. Дверь в спальню отсутствовала — ее заменяла клеенчатая занавеска. Откинув ее в сторону, Нат решительно шагнул вперед и вдруг остановился как вкопанный, увидев на кровати изнуренного, худого старика. Старик то метался на серых простынях, то принимался бормотать что-то невнятное.
Это был его сын!
В первое мгновение Нат растерялся, но выручил инстинкт врача. Подойдя к кровати, он положил руку сыну на лоб:
— У него жар!
Когда его глаза привыкли к царившему в комнате полумраку, Нат начал различать черты лица Патрика. Первым, на что он обратил внимание, были постоянно слезящиеся глаза с сероватыми белками и отвисшими, как у бладхаунда, нижними веками. Бугристый нос потерял всякую форму; губы были сухими, потрескавшимися; от крыльев носа протянулись к уголкам рта глубокие складки. Глядя в лицо сыну, Нат почувствовал, как у него защемило сердце. Ах, Патрик, Патрик… Ему было всего шестьдесят пять, но выглядел он намного старше.
Откинув в сторону сырое вонючее одеяло, Нат быстро осмотрел истощенное, в пятнах пролежней тело.
— Давно он в таком состоянии? — спросил он.
— Я не знаю, — смутилась Роза. — Я…
— У него запущенная инфекция мочеполовых путей. У вас найдется катетер?
Роза жестом показала на лоток с инструментами. Порывшись в них, Нат вскоре нашел то, что ему было нужно.
— Помоги-ка, — скомандовал он Фреду, и они вместе приподняли Патрика, чтобы Роза могла переменить испачканное белье. Когда она закончила, Нат пощупал пульс, потом внимательно исследовал лимфатические узлы на шее, под мышками и в паху и прощупал живот. Пульс был слабым; лимфатические узлы хотя
— Патрик, если ты слышишь меня… — проговорил он. — Сейчас я буду вводить катетер. Постарайся расслабиться, о'кей? — Умелой рукой Нат стал вводить смазанный вазелином катетер в мочевой канал.
— Что это за мир, если человека заставляют страдать и никому до этого дела нет? — спросил он, ожидая, пока из катетера польется моча. Мочи, однако, оказалось совсем мало, и она была розоватой от крови.
— Что… с ним? — тихо спросил Фред, отворачиваясь.
— Пиелонефрит — почечная инфекция. Кроме того, если судить по количеству и виду мочи, мочевыводящий канал пережат увеличенной предстательной железой.
Нат пустил воздух в расширяющий баллон, потом продвинул катетер дальше внутрь мочевого пузыря, чтобы освободить выпускающий сфинктер.
— Он сильно обезвожен, нужно поставить капельницу. У вас есть капельница, Роза?
Роза вышла и сразу вернулась, неся штатив и лоток с инструментами.
— Вы давали ему антибиотики? — снова спросил Нат. — Триметорпин? Амоксиллин? Гумолон? Флоксин? Нороксин? — Он называл одно лекарство за другим, но Роза отрицательно качала головой. Наконец Нат сдался.
— О'кей, Фред, — сказал он, поворачиваясь к журналисту. — Должно быть, эти лекарства больше не употребляются. Вот как мы поступим: я дам тебе образец мочи, а ты отвезешь его в диагностическую лабораторию при любой больнице. Там сделают пробы и выпишут самый подходящий из современных антибиотиков. Ты понял? Только пусть подробнее пропишут дозировку — я ведь не знаю, как применять антибиотики последнего поколения.
Фред неловко переступил с ноги на ногу.
— Мне очень жаль, Нат, но… никаких антибиотиков последнего поколения не существует. Этот метод лечения остался в далеком прошлом. Антибиотики больше не действуют.
— О'кей, в таком случае я подробно опишу все симптомы, и пусть врач даст лекарство, которое действует. И не возвращайся, пока не купишь то, что нужно.
— Если… если мистер Патрик официально лишен гражданских прав как инакомыслящий, я ничего не смогу сделать. А если кто-то узнает, что я помогал такому, как он, я снова потеряю свою лицензию.
— Послушай, Фред, ты сам говорил, что выкопал самую сенсационную новость последнего десятилетия. И эта сенсационная новость — я. Этот человек — мой сын, и он нуждается в помощи. Отправляйся за лекарствами немедленно, слышишь? Мне наплевать, как ты их достанешь, главное, чтобы ты сделал это!
— О'кей, я попробую. — Фред бросил беглый взгляд на старика в постели и поспешно вышел.
Остаток дня Нат потратил на уборку. Он мыл окна, скоблил полы, протирал мебель. Это была каторжная работа, но Нат не возражал — убирая грязь, он чувствовал, как очищается и обновляется сам. Роза ему не помогала; она очень мало говорила и лишь иногда воздевала руки с выражением полной безнадежности на лице. Патрик почти все время спал, и Нат понял, что терзавшая его лихорадка понемногу отступает.
Ему все еще не верилось, что пожилой мужчина, лежавший на кровати в спальне, был тем самым ребенком, которого Мэри родила от него. Глядя на его изборожденное морщинами лицо, Нат старался поменьше думать о том, что он не сделал для своего сына. Он не вставал к нему ночью, не укачивал на руках, когда тот болел, не играл с ним в бейсбол, не защищал от настоящих и выдуманных опасностей, не дарил отцовской любви, которая — как Нат знал по собственному опыту — дает ребенку чувство уверенности и безопасности. Умом он понимал, что это была не его вина, и все же сердце Ната то и дело щемило от нежности.